здесь, в Миттельмархе, или, по крайности, я в свое время так думал.
— И вы никогда не стремились вернуться назад? — поинтересовался Сент-Одран, собирая уже информацию, каковая могла бы ему пригодиться при подготовке возможного бегства.
— Мне просто не позволяли, сударь. — Мирослав Михайлович опустил очи долу и, подступив к Клостергейму, провел рукой по груди его и плечам. Тот поморщился и отстранился, не сделав при том никакого видимого движения, точно как кошка. — Вот он, вольный бродяга, который блуждает туда и сюда по желанию, легко и беспечно, как птичка. — При этом он подмигнул мне, однако же было ясно, что он питал искреннюю привязанность к этому капитану в отставке люциферова войска. — Я оплатил свой проезд только в один конец.
Клостергейм же, не востребованный ни Небесами, ни Адом, возможно, единственный из всех нас, кому знакомы оба мира.
Но они уже скоро сольются и станут едины, верно, герр Иоганнес? Очень скоро, если только все наши планы осуществятся?
— Что?! — изумился Сент-Одран. — Так вот вы что замышляете?! Убрать все барьеры? Чтобы Миттельмарх слился с нашим миром? А что Земля… масса ее увеличится вдвое? А объем? И что тогда станет с другими планетами и светилами?
— Все это принято во внимание, — утешил его русский князь. — На самом деле, сударь, сие слияние двух миров — это не более чем элементарный фокус по сравнению с главною нашею целью.
— Да ну?
— Князь Мирослав, — рассмеялась Либусса, — вы здесь так привыкли к свободному обращению, что рискуете пострадать из-за собственной опрометчивости!
Он вдруг весь как-то сник.
— Прошу прощения, сударь, — поклонился он Сент-Одрану и раскурил свою трубку от огонька одной из греческих лампадок, мерцающих под странным триптихом, причем пыхал трубкой минуты две-три, пока она не разгорелась как следует. — Ну-с, — проговорил он нарочито легким тоном, — старые разногласия, как я понимаю, теперь улажены.
— Они не будут улажены, — возразила ему герцогиня, — пока не установится окончательное Единение. Что-нибудь вы еще видели интересного в этом вашем стекле?
— Клостергейм рассказал вам, да? Открытие это я сделал случайно… мы как раз превращали песок Сахары, серу и агат в разжиженный философский камень.
Когда жидкость затвердевала, сосуд, ее содержащий, треснул, и она вылилась прямо мне на скамью. Как вы, должно быть, знаете, со мною был Ди. Он это увидел, после чего весь остаток недолгой жизни своей провел в безуспешных попытках добиться того же.
Субстанция собралась в лужицу, которая затвердела почти мгновенно. Образовалось нечто похожее на стекло. Магическую формулу я использовал ту же, что и при заклинании к Будущему. В искаженной туманной картине узрел я Ди. Дом его в Англии осаждала толпа разъяренной черни. Они подожгли поместье. Дом горел, горела бесценная библиотека. Я до сих пор сомневаюсь, нравственно я поступил или нет, решив ничего ему не говорить. В зеркале этом, понятно, мне было явлено будущее. Оно ни раз мне предсказывало события, происходившие потом со мною… так6 незначительные повседневные пустяки.
Зеркало, впрочем, орудие ненадежное, я бы не стал на него полагаться всецело. И все же открытие это было действительно счастливой случайностью. Другого такого зеркала просто не существует. Даже подобного не существует. И все попытки мои сделать такое же или лучше закончились неудачей.
— Вы, сударь, как я понимаю, живете долго, — заметил я, — раз уж вы знали Ди…
Князь Мирослав улыбнулся и покачал головой.
— Монархом моим был царь Федор. Романовы, эти выскочки, на мой взгляд, слишком алчны и приземлены.
— Однако же вы упомянули ближайшего родственника своего, который служил Екатерине.
— Он был не такой сноб, как я, сударь.
— Седенко ведь был вашим побочным отпрыском, — как всегда бесстрастно заметил Клостергейм. Загадочная эта фраза, похоже, что-то все-таки значила для князя Мирослава.
— Да, действительно, было дело. Будь на то моя воля, его бы признали законным. Но я к тому времени уже был в бегах. Я думаю, он знавал вашего предка… графа Ульриха.
— Должен заметить, сударь, — я с трудом скрывал свое раздражение, что я почти совсем ничего не знаю о делах моих предков, но полагаю всех их людьми достойными. Пусть, как и всякие люди, имели они свои слабости, даже пороки, но они все же стремились к высшей культуре и просвещению.
— Так и есть, — заметил князь Мирослав. — Клостергейм относится к миру как к какой-нибудь детской головоломке, в которой каждый кусочек надлежит аккуратно поставить на место, ему предназначенное, чтобы в результате сложился четкий простой узор. Верно, друг мой Иоганнес? В общем, Седенко прибыл в Миттельмарх вместе с вашим предком. Как я понимаю, он едва не узрел Грааль. Сам я не шибко хороший ратник. — Князь погладил ладонью выпирающий свой живот. — Физические тренировки, видите ли, разрушают тело и возбуждают кровяные пары. Пары же эти, выходящие из пор кожи, истощают, наверное, половину созидательной энергии нашего естества. Я к тому же и так слишком много потею со всеми моими колбами и ретортами в этом душном подвале. А вы, сударь, чувствуется — воин, что называется, по убеждению.
Это, должно быть, у вас в крови. Одно то, как вы держитесь… разворот ваших плеч… уже выдает ваше германское происхождение. Нация ваша, сударь, богата известными именами людей, проявивших себя на поле брани. Да взять хотя бы вашу посадку в седле… — Тут он осекся.
— Вы несколько поторопились, сударь. Он еще ничего не знает. — Либусса моя была явно раздражена. — Я как раз собиралась поговорить с капитаном фон Беком наедине.
Но я уже насторожился:
— Мое появление здесь было предсказано вам? Вы меня видели в своем зеркале?
Князь Мирослав, похоже, пришел в замешательство. Он вновь раскурил свою трубку, неопределенно пожал плечами и посмотрел на меня, как бы извиняясь. — Никогда нельзя быть уверенным. — Он в смущении умолк. Мне всегда было несколько странно видеть крупных людей в такие моменты, когда они себя чувствуют явно неловко. Он выглядел словно медведь, который станцевал не в такт музыке.
Сент-Одран же, наоборот, торжествующе скалил зубы, распространяя вокруг себя некую ауру самодовольства, свойственную человеку, чьи подозрения только что подтвердились. Когда я испытующе поглядел на свою герцогиню, она лишь пробормотала строку из Гете, — Ist Gehorsam in dem Gemut, Wird nicht fern, die Liebe sein, — и незаметным движением головы дала мне понять, что я получу все необходимые разъяснения в свое время.
Клостергейм поднялся. Направление нашего разговора, как видно, начало его беспокоить.
— Наш долг, — объявил он, — призывает нас действовать по возможности откровеннее.
— И честнее, — язвительно вставил Сент-Одран. — Не правда ли, мадам?
— Ложь подобна нечистой примеси в элементах, — согласился князь Мирослав, — которая портит любой эликсир, уже неважно, насколько тщательно смешиваемый и пусть даже при самых что ни на есть благоприятных условиях. Ложь есть всегда омрачающая завеса. Она искажает, вредит.
Но Либусса моя нашла что возразить:
— Иной раз, однако, именно эта нечистая примесь является самым важным ингредиентом. И ведет к открытию. Помогает нам сделать шаг вперед в изысканиях наших. Ваше зеркало, например.
Князь Мирослав ответил ей с явным, но все-таки не нарочитым неодобрением:
— Искусство и принципы оного изменились весьма с той поры, как я впервые обрядился в мантию адепта. — Его отношение к ней показалось мне странным. Словно бы он не доверял ей немного, однако при этом и почитал ее тоже, едва ли не благоговейно. Как старый мастер в присутствии юного гения, устремленного, смышленого, преисполненного самого горячего энтузиазма… но которому предстоит еще многому научиться.
— Ну что ж… — Либусса явно беспокоилась о том, чтобы сохранить его доброе расположение. — Мне обещан был допуск в вашу лабораторию.
— И обещание будет исполнено, — воодушевился князь. — Прямо сейчас?
— Я горю нетерпением, сударь. — Она была обезоруживающе кокетлива, меня это даже слегка
