— С удовольствием, — ответил я Сент-Одрану. — Только попозже. — Она повелевала мною, точно хороший наездник своим конем, одним только тоном и прикосновением. У меня уже не было выбора: только мчаться галопом туда, куда направляла меня ее прихоть. — я должен сначала поговорить с ее милостью. Взгляд Сент-Одрана выражал теперь явное отвращение. Повернувшись спиною к нам, он направился к двери и, встав на пороге, поклонился князю Мирославу.
— Сударь. Весьма вам признателен. К вашим услугам.
— Надеюсь, вы отобедаете с нами, сударь?
— В котором часу у вас подают обед? В семь? с большим удовольствием, сударь. — Сент-Одран с Клостергеймом не питавшие явно ни малейшего дружеского расположения друг к другу — вышли из дома на улицу. Князь Мирослав вернулся к своим ретортам и плавильным тиглям. Госпожа моя провела меня вверх по лестнице, и мы оказались с нею в длинном коридоре, который проходил, похоже, по всей длине второго этажа. Она повела меня к двери, расположенной примерно на середине прохода по правую руку. Мы вошли в комнату, залитую горячим сиянием солнца и уставленную цветами и живой зеленью в горшках и корзинах. Я мог бы поклясться, что слышал жужжание пчел. То был словно маленький садик, посредине которого возвышалась громадных размеров кровать, устланная бельем золотистого шелка — точно беседка, окруженная розами, плющом и жимолостью. Она увлекла меня на роскошное это ложе безо всяких подготовительных шагов. Она повелела мне раздеться.
Стоя в изголовье кровати, я снял сапоги свои и чулки, рейтузы и нижние кальсоны. Я сбросил сюртук и жилет, белье и рубаху. На рубашке заметил я пятно крови и только теперь увидел, что я где-то порезал палец. Она улыбнулась. Я стоял перед ней, обнаженный. Она разглядывала меня, восхваляя достоинства моего тела, легонько поглаживала его, но даже эти едва ощутимые прикосновения разожгли во мне жаркое пламя, так что я задохнулся. И продолжал задыхаться.
А когда она стала касаться плоти моей губами… то там, то здесь… я был уже близок к обмороку. Она сбросила свой корсаж и кринолин, сорочку свою и белье и тоже предстала предо мной обнаженной. Я жадно разглядывал мягкий изгиб бедер ее и грудей. Я упал на колени, утопая губами в ее естестве, как она того пожелала. Когда я поднял потом глаза, слова мои были бессвязны и неуместны. В мире, который исчез теперь для меня, больше уже не осталось слов. Я — твой. Я возлюбленный твой, твоя женщина, твой мужчина. Я принадлежу тебе целиком, как никто еще никогда тебе не принадлежал. Ты лишь прикажи мне. Все, что угодно. И, клянусь, я исполню твое повеление. То были слова из моих прежних снов. Она вцепилась руками мне в волосы. Лицо ее запылало огнем, неистовым, жарким. Она застонала, — по телу ее прошла дрожь, — и опустила глаза. Значит, все, что твое — мое тоже? безмолвно спросила она. Все, ответил я ей в исступленном восторге. Она удовлетворенно вздохнула. Пора. Время пришло.
Она достигает пика своего наслаждения и дает свершиться моему.
Прошел час. Мы лежали, сплетясь телами, на огромном ложе в окружении ароматных цветов, и я рассказывал ей, как я люблю ее, какой жалкою и неполной стала жизнь моя с той поры, как Либусса- моя Либусса — отбыла в Майренбург без меня. Тело ее, нежное и податливое, казалось, поглощает и излучает настойчивый жар, но жар сухой, не увлажняющий ее плоти, словно бы то была ее нормальная температура… словно внутри существа ее пылала негасимым огнем громадная топка. Быть может, она в самом деле — прислужница Сатаны. Я был уже наполовину уверен в том, что она бессмертна.
— Мы должны отыскать Грааль. И отыскать его быстро, — сказала она. — Не для Клостергейма. Для меня. — Она перевернулась, и теперь все ее тело купалось в ослепительных лучах солнца. — Клостергейм не питает к тебе ни малейшего расположения, Манфред. Если бы это дало ему хоть какое-то преимущество, он бы убил тебя не задумываясь. Он бессовестный человек, низкий, злобный. Он преисполнен лишь жаждою власти, которая слишком долго уже оставалась неутоленной.
— Я думал, вы с ним союзники?
— Ни в коем случае. Я в долгу перед ним, вот и все.
— Он ссудил тебя деньгами?
Она улыбнулась и перевернулась на спину.
— Мы богаты, Картагена и Мендоса-Шелперики. Очень богаты. Наше богатство копилось веками. Даже те из нас, которых казнила Церковь, оставляли немалые средства для остальных.
— Стало быть, долг сей морального свойства. Откажись от него.
— Я связана с ним алхимической клятвой. То был единственный путь к тому, чтобы заполучить его знания… ту их часть, что могла пригодиться для осуществления наших целей. — Когда она говорила «мы», «наши», сердце мое ликовало. — Чтобы собрать все то, что было мне необходимо, потребовался не один год.
Владея только Граалем, я еще не добьюсь желаемого. То, что я помещу в него, — вот что решит судьбу нашу. И еще существуют особые ритуалы. Все годы учения моего ведут к тому… — В первый раз говорила она со мной откровенно, не следя осмотрительно за своими речами, что, разумеется, мне польстило, хотя едва ли я понимал смысл того, что она открывала мне. — А Клостергейм… он все это извратит, я знаю. Он призовет заклинания и свершит ритуалы, настолько несоответствующие друг другу, что сие будет грозить разрушением самой структуры материи. И все это ради бесплодных его, пустых целей. У него нет других устремлений, лишь воссоздать себя по образу и подобию Сатаны, дабы прежний его хозяин признал его наконец и принял обратно в объятия Ада.
— И ты все время об этом знала?
— Я как раз направлялась во Францию, чтобы там разыскать тебя, когда мы встретились в этой гостинице. Видишь теперь, как судьба направляет нас всех по неминуемым путям своим? Я знала и о семействе твоем, и о тебе. Но мой собственный путь был сокрыт еще от меня и открылся мне только в Праге. Слишком долго пришлось мне играть роль мужчины. Только так я могла бы достигнуть всего, что было мне необходимо. Но теперь все это можно отбросить, забыть… и я буду делать то, что должна, больше не прибегая к уловкам и не скрываясь уже под чужою личиной. — Ее словно бы охватило тихое уныние.
Глядя куда-то вверх, в дивной своей наготе купалась она в мягком солнечном свете, льющемся сквозь сплетение ароматных цветов, и продолжала свои откровения:
— Итак, мы с тобою, Грааль и тинктура моя почти готовы уже соединиться. Когда настанет Астральное Соответствие, произойдут грандиозные сдвиги, и я… ты и я… сольемся в радостном торжестве, дабы утвердить свершение наших судеб!
В моем бурном революционном прошлом мне ни раз уже доводилось слышать подобные апокалипсические предречения, хотя и без примеси мистики. Хваленый мой скептицизм теперь боролся со страстным моим устремлением поверить ей. Я с трудом овладел своим голосом.
— Это логика Робеспьера, Либусса!
Она повернулась ко мне, — зеленые глаза ее вспыхнули яростью, — и вдруг навалилась на меня всем телом.
— Разница, маленький мой, все-таки есть. — Слова ее, казалось, дрожат под напором гневного неистовства ее чувств. — Одно только различие, но существенное. Ибо я не Робеспьер, который есть только громкие словеса, ненасытная алчность и несбыточные надежды. То, о чем я сейчас говорю… это бесспорная истина. Бесспорная истина! Ты должен поверить мне. Просто поверить и все. Мир, который ты знаешь, будет преобразован. Он станет другим… таким совершенным в своей гармонии, что ты бы расплакался, если бы только узрел его прямо сейчас. И это судьба твоя… наша судьба… сотворить совершенный сей мир! — Теперь она села верхом на меня и, обхватив мою голову обеими руками, прижалась грудью к губам моим. Ее жаркое тело едва ли не жгло меня. — Ты должен понять это, Манфред. То, что сейчас происходит с нами… нам неподвластно. Мы просто беспомощны перед великим сим предназначением, что связало нас вместе. Соединенные силою большей, чем просто Грааль, мы должны следовать предначертанной нам судьбе, иначе нам снова придется ждать, пока не свершится еще один полный круг и мы не сможем опять начать нашу работу, но уже в новой смертной плоти! Момент, которого мы ожидали так долго, настал, и упустить его мы не в праве. Мы возродились и встретились вновь. Мы были одним существом и любили вдруг друга с начала Времени!
Я задыхался. Она сжимала голову мою с такой силой, что, казалось, она сейчас лопнет. Я слабо вскрикнул.
— В чем же оно — мое предназначение? Скажи мне, Либусса, в чем?
Она отпустила меня. Взгляд ее стал озадаченным, алые губы слегка приоткрылись. Потом она
