Лобковиц, ожидающий моего появления. Я не мог поверить, что он предал и покинул меня. Прошлой ночью он пребывал в отличном расположении духа, ему не терпелось поскорее увидеть тропу и золотую пирамиду какатанава.
По мере приближения к зиккурату он казался все более величественным.
Даже издалека я видел признаки того, что он обитаем. Своими размерами и сложностью архитектуры он мог затмить многие крупные города Европы, хотя и состоял из одного-единственного здания! На его верандах и в садах, среди ниспадающих лиан и маленьких деревьев я замечал голубые дымки небольших костров, которые поднимались в светлеющее небо. Повсюду кипела жизнь. Город обеспечивал себя всем необходимым и был практически неприступен. Он мог выдержать сотни осад.
Его основание окружала невероятно высокая стена, преодолеть которую не смогла бы даже хорошо подготовленная армия. Среди запряженных животными повозок и телег виднелись крохотные человеческие фигурки.
У меня возникло впечатление деловитости, порядка и непобедимой мощи. Если такой город и существовал когда-либо в моем мире, то он остался в истории только как легенда. Столь величественное, грандиозное творение не может исчезнуть без следа.
На берегу озера также кипела деятельность, казавшаяся сумбурной по сравнению с порядком, царившим на террасах города. Появлялись и уходили люди. По всей видимости, там происходило нечто вроде диспута.
Я пытался понять, кто с кем спорит.
Я допустил глупую ошибку, перенеся внимание вдаль и позабыв о том, что меня окружало. Ущелье сузилось. Дорожка скрылась в траве небольшой зеленой лужайки, чуть припорошенной снегом. Она находилась во впадине среди высоких скал и, вероятно, некогда была прудом или дном ручья. Я с таким старанием вытягивал шею, пытаясь разглядеть спорящих на берегу, что оказался застигнут врасплох.
Я споткнулся и выронил оба узла – свой и Лобковица. Нога скользнула в сторону, и я повалился головой вперед.
Когда падение остановилось, я увидел, что меня обступила группа индейцев. Они молчали и злобно сверкали глазами. Они появились из расщелин между скал, их лица покрывала яркая боевая раскраска. Они были похожи на апачей или навахо, однако носили одежду, типичную для лесных индейцев, например, ирокезов. Эти люди явно собирались пустить мне кровь. Но что-то в их облике казалось мне странным.
И только когда индейцы приблизились вплотную, держа наизготовку копья и луки, я заметил, насколько они малы ростом.
Я попытался объяснить им, что пришел с миром. Я попытался вспомнить индейские жесты, которые выучил в лагере бойскаутов в Германии. Но эти коротышки явно не желали мира. Они разразились грубыми ругательствами начали выкрикивать приказы. У меня не было никаких сомнений в их враждебности, но, прежде чем оказать сопротивление, я несколько секунд помедлил. Самый высокий из них едва достигал моего колена. Я попал в детскую сказку, в царство лилипутов!
Едва сдерживая смех, я сказал что-то о Гулливере, но копье, просвистевшее у моего уха, было убедительнее любых слов. Тем не менее я попытался предотвратить кровопролитие.
– Я не враг вам! Я пришел с миром!
Еще несколько миниатюрных стрел прожужжали рядом со мной, будто пчелы. Неловкость индейцев изумила меня, ведь я был довольно крупной мишенью. Они явно были испуганы. В последний раз попытавшись убедить их доводами разума, я взялся за дело, ни о чем не думая и не колеблясь, все более увлекаясь схваткой. Протянув руку поверх плеча, я с наслаждением выхватил стонущий рунный клинок из его ножен, чувствуя, как черный шелк словно влитой ложится мне в ладонь, а черное лезвие пробуждается к жизни, уловив запах крови и живых душ.
Меч полыхнул красными рунами, которые запульсировали и замерцали в его толще, он запел свою страшную безжалостную песню. Мне почудилось, что черная сталь называет имена, произносит великие клятвы мщения. Все это еще более укрепило мою связь с мечом.
Человеческая часть моего существа с ужасом, отстраненно наблюдала за происходящим. Чужак, вселившийся в меня, предвкушал острое наслаждение. Я не просто отдался страстям и переживаниям Эльрика Мелнибонэйского – в некотором смысле я сам превратился в меч.
Я судорожно вздохнул, охваченный упоением убийства еще до того, как блестящий металл заполучил первую из этих крохотных душ. Крохотных отважных душ. Они были беспомощны против меня, но невзирая на свои страхи не желали отступать. По крайней мере, сначала. Их крепкие плотные тела навалились на мои ноги, и, отсекая их конечности, был вынужден орудовать клинком с крайней осторожностью. Они вели себя как люди, доведенные до отчаяния и уже не боящиеся смерти. Я протискивался сквозь толпу индейцев, круша их словно крыс, и они отхлынули назад, сомкнувшись вокруг чего-то, что, по всей видимости, собирались защищать.
Их поведение заинтересовало меня, но я продолжал убивать. Меч парализовал мою волю. Он не желал прекращать пиршество. Он не остановился бы, пока не выпил каждую душу до последней капли и не влил ее, вопящую от ужаса, в мои жилы. Та половина моего существа, которая оставалась Ульриком, следила за моими действиями с отвращение, но она была не властна над моей жаждой крови и рукой, которая держала меч. Я колол, резал и рубил медленными плавными движениями, словно человек, затачивающий бритву.
Они окончательно позабыли о страхах, эти маленькие люди, как будто смирившись с неизбежной смертью. Быть может, они даже стремились приблизить ее. Они набрасывались на меня с томагавками, ножами, копьями и стрелами, даже бросали в меня пращами живых змей.
Клинок, который я звал Равенбрандом, отбрасывал змей и копья в сторону. Он мелькал с такой скоростью, что его очертания размывались, превращаясь в кровавую пелену. Кремневые дубинки и короткие каменные мечи царапали меня, но не ранили. Каждый пигмей перед смертью издавал вопль, внезапно сознавая, что его жизнь перетекает в меня. Я убивал, смеясь. Я впитывал похищенную энергию, которая наполняла меня ощущением божественной неуязвимости. Я жаждал крови и радовался каждой отнятой душе! При своем малом росте эти пигмеи были почти бессмертны и, следовательно, полны сверхъестественной жизненной силы. После грубой душевной субстанции ононо их благородная кровь приносила мне наслаждение. Я упивался ей до тех пор, пока не почувствовал, что моя физическая оболочка уже не вмещает ее и она вот-вот вырвется наружу.
Я продолжал теснить противников. Я смеялся над их страхами и предсмертными мучениями. Я убивал даже тех, кто был готов сдаться.
Однако большинство индейцев сражались с невероятной храбростью, предпочитая умереть в бою, поскольку они знали, что будущее не сулит им ничего кроме смерти.
Я преследовал группу воинов и продолжал истреблять их, даже когда большинство индейцев утратили боевой дух. В конце концов осталась последняя кучка. Выставив вперед свои щиты из бизоньей кожи и копья с кремневыми наконечниками, они выстроились кольцом вокруг двух огромных валунов. Было ясно, что они подобно своим павшим товарищам готовы оборонять их до последней капли крови.
Я просунул меч между ног индейца, стоявшего ближе других, и рывком поднял острое как бритва лезвие, рассекая его пополам. Он взвыл, словно раненная кошка. Остальных я просто зарубил. Это была тяжелая, механическая работа, требовавшая аккуратности. Тела индейцев были намного плотнее, чем казались.
Наконец в живых остался только один пигмей – тот, которого они с таким упорством защищали. Он лежал на маленькой площадке между валунов.
Это был сморщенный старик, который раскинулся на примитивных носилках, похожий на грязное пятно. Вокруг него кучами лежали трупы воинов. Ни один из них не подавал признаков жизни. Крохотные обезглавленные трупы, похожие на убитых цыплят. Старику, забрызганному кровью его соплеменников, было не меньше ста лет. Его тонкая кожа напоминала пергамент, а пальцы казались лишенными плоти костями. Это был живой труп, голая мумия, тень человека, который уходит в небытие и которого некому оплакать. Но его глаза пылали ненавистью, губы шевелились, с натугой шепча слова на местном наречии, которое я понимал с огромным трудом. Что это – старофранцузский диалект? Я уже давно уяснил, что попытки идентифицировать язык слишком часто приводят к заблуждению.
– Ты похитишь наше последнее сокровище, принц Сереброкожий?- Он свирепо смотрел на меня, пытаясь поднять дрожащей рукой окровавленную погремушку, украшенную маленькими черепами животных.- Твой народ отнял у нас все, чем мы владели. Вы оставили нам только позор, и мы не заслуживаем ничего кроме смерти.- Я не видел смысла убивать его. Убийство беспомощных созданий всегда внушало мне омерзение, и по этой причине я служил мишенью для насмешек в Мелнибонэ, когда был молод. Старик был все равно что мертв, его хриплое дыхание замедлялось, вырываясь из груди с все большей натугой. Но невзирая на свою немощь, он продолжал шептать мне, распростершись на грубых носилках:- Я Ипкаптам, Два-Языка.
По его телу разливалась смертельная бледность. Какая-то сила по капле вытягивала из него жизнь, но мой меч, который я к этому времени вновь вложил в ножны, не был в этом повинен.
– Мои люди погибли?- спросил он.
– Все, кому вы приказали сражаться со мной,- ответил я.- Зачем вам потребовалось убивать меня?
– Ты наш враг, Бледный Ворон, и знаешь об этом. У тебя нет души. Ты хранишь ее в теле птицы. Ты обратил против нас свою сталь. Ты заберешь самые дорогие для нас сокровища и слишком многое узнаешь о страстях наших покровителей. Какая разница, где мы теперь окажемся и с чем нам доведется столкнуться? Алчность и глупость людей втаптывают в грязь их самые сокровенные мечты. На нас лежит печать человеческого проклятия, и мы вымираем в этой сфере. Останется лишь легенда о том, как мы обманывали себя, о том, как мы уверовали в свое превосходство.
Пукавачи пришел конец. В мире есть только две реальности, которые имеют значение – голод и внезапная смерть…
Эта речь истощила его силы. Я мягким движением руки предложил ему отдохнуть, но он не умолкал:
– Ты и есть тот мужчина, которым стал юноша?
Я не понимал его и решил, что он бредит. Но потом он отчетливо произнес:
– Только старики, женщины и дети будут оплакивать пукавачи. Наше древнее племя смирилось с гибелью. Нас больше нет. Когда-нибудь даже наше имя будет забыто.
Теперь, когда кровавое упоение схваткой улеглось, моим первым побуждением был успокоить его, но я не знал, как это сделать.
Я опустился на колени среди красных комков плоти, в которые превратил его людей, и взял сморщенную ладонь старика.
– Я не желал вам зла и шел бы своей дорогой, если бы вы не напали на меня.
– Знаю,- ответил он.- Но мы знаем и то, что наш смертный час уже пробил. В наших записях указано, что черный клинок уничтожит нас, если мы выпустим его на волю. Все, что мы пытались свершить, заканчивалось неудачей. Клятвы остались неисполненными и высохли на умирающих губах. Нам пора умереть. Все наши сокровища украдены. Все наши похвальбы оказались пустыми. У нас отняли достоинство. Нам нечего принести к своим очагам, кроме позора. Поэтому мы умерли с честью, пытаясь вернуть себе черный клинок. Ведь это твой сын похитил его?
Изможденное лицо старика казалось черепом, обтянутым пергаментной кожей. Его глаза сверкнули, но, прежде чем я успел ответить, вновь угасли.
– Но, может быть, ты не имеешь к нему никакого отношения?- Шаман приподнялся в носилках и вытянул руку, чтобы прикоснуться ко мне. Он чуть слышно запел, но я понял, что он обращается не ко мне, а к духам, в которых верил. Старик заглядывал в мир, становившийся намного более реальным для него, чем тот, который он покидал.
Он умер сидя и оставался в этой горделивой позе до тех пор, пока я не уложил его и не закрыл ему глаза. Его люди умерли так, как хотели – с честью пали в бою против старого врага. Их останки казались крохотными, словно трупики детей, и меня охватили мучительные угрызения совести. С другой стороны, эти люди упорно пытались меня убить. Взяв верх, они уже сейчас обдирали бы кожу с моего еще не остывшего тела.
В конце концов я решил не хоронить их, а оставить на съедение стервятникам, которые кружили над моей головой, привлеченные дуновением ветра, пропитанным запахом крови.
Вскоре я смог отчетливо рассмотреть то, что предстало моим глазам, но все же был озадачен. Я увидел огромного слона с открытым паланкином и каноэ из
