Лепешки показались мне необычайно вкусными.
Я спросил, почему его так беспокоит ветер. Да, он был пронизывающе холодным, но не унес нас прочь и не превратился в торнадо.
– Это оттого, что лорд Шоашуан распыляет свою мощь, используя несколько стратегий одновременно. Если бы он сконцентрировал свои силы, мы, вне всяких сомнений, были бы уже мертвы. Но главное его могущество не в этом.
– И кто же он, этот хозяин ветров?
– Некогда между ним и вашей семьей существовал договор о взаимной помощи. Однако это было в другом измерении. Лорд Шоашуан – элементаль, который не служит ни Закону, ни Хаосу. На сей раз он, похоже, выбрал союзников среди наших врагов, а значит, мы непременно столкнемся с ним. А тем временем Белый Бизон сражается с ним на нашей стороне – вот почему Шоашуан так слаб. Но хотя Белый Бизон самый сильный его противник, он не сможет долго сдерживать Шоашуана. Его сторонники крепнут, увеличивая свою численность и мощь. Лорд Шоашуан наслаждается вкусом свободы.
Лобковиц говорил об этом верховном владыке с таким знанием предмета, что я на мгновение заподозрил, будто бы он состоит у Шоашуана на службе. Однако мне следовало быть осторожным в расспросах, и я промолчал.
Подобная сдержанность уже входила у меня в привычку. Лобковиц сказал, что наши поступки всецело зависят от конкретных обстоятельств, что мы должны в полной мере использовать любые возможности, которые нам предоставляет судьба. В такой ситуации особое значение приобретают инстинкты игрока – об этом писал еще Пушкин.
Мной овладевало смятение. Мысль о том, что Оуна находится где-то рядом, не давала мне спокойно спать. Я то и дело просыпался, желая как можно быстрее сесть в седло и отправиться на поиски жены, но Лобковиц уже объяснял мне, как мало значит время в нашем деле. Куда важнее правильно избрать способ действий, когда мы окажемся в нужной точке.
Он еще раз упомянул о Пушкине, заметив, что тот мог бы стать выдающимся участником Лиги Времени, хотя порой рассуждает как любитель. Наилучшие игроки – к числу которых принадлежал и он сам – это осторожные профессионалы, зарабатывающие на жизнь выигрышем.
Я сказал, что мне трудно представить князя Лобковица за карточным столом.
– Вы были бы удивлены, узнав, какую репутацию я снискал в лондонских кофейнях, где процветают всевозможные игры,- ответил он со смехом.
Убрав вычищенную посуду, он посоветовал мне хорошо выспаться и подготовиться к испытаниям, которые принесут нам грядущие дни.
С рассветом я был на ногах. Я вышел из пещеры и оказался под холодным осенним небом. Туман поднялся над землей, и передо мной открылся восхитительный пейзаж, казавшийся особенно ярким и красочным в лучах восходящего солнца. У меня возникло желание повернуться к востоку, раскинуть руки и пропеть одну из тех песен, которыми индейцы встречают возвращение светила.
Лобковиц встал вскоре после меня. Закатав до локтя рукава, он приготовил бобы с беконом. От свежего утреннего воздуха у меня разыгрался аппетит, а запах был чудесный. Лобковиц смущенно назвал завтрак 'ковбойским', но на мой вкус он был выше всяких похвал, и я бы съел вторую порцию, если бы еды было больше. Я спросил, долго ли еще ждать встречи с Оуной. Лобковиц ничего не мог сказать. Сначала он должен был произвести разведку.
Только теперь я заметил, что наши кони пропали. Оружие и седельные сумки лежали у входа в пещеру. Можно было подумать, что ночью здесь побывал конокрад.
Лобковиц успокоил меня.
– Они вернулись в Нихрэйн- там их ждет другое путешествие, в котором участвуют ваши предки и ваше второе 'я', Эльрик Мелнибонэйский. Мы не можем ехать на лошадях по территориям, в которые вступаем. Лошади здесь не существуют.
– Вы имеете в виду, что мы находимся в доколумбовой Америке?
– Что-то в этом роде.- Лобковиц дружески положил ладонь мне на плечо.- О лучшем спутнике, чем вы, граф Ульрик, нельзя и мечтать. Я знаю, что вы хотели бы о многом расспросить меня, но понимаете, что я могу сообщать вам сведения буквально по крупицам, иначе мы изменили бы свое будущее и еще больше ослабили бы эту ветвь. Поверьте мне на слово: я привязан к вашей жене не меньше вас, хотя и по-своему. И, что гораздо важнее, наше и ее выживание в равной степени зависит от успеха действий друг друга. Очень много ветвей переплелись, образовывая одну, более крепкую. Но для этого потребовались умение и удача.
– Мне нелегко представить себя в роли побега,- заметил я.
– Что ж,- отозвался Лобковиц, чуть заметно морщась,- тогда попробуйте представить, что вы объединяете свои душевные силы с маленькой группой, которая, действуя совместно, может сохранить Космическое Равновесие и спасти мультивселенную от небытия. Надеюсь, это несколько возвысит вас в собственных глазах.
Я сказал, что теперь чувствую себя увереннее, и мы со смехом взяли поклажу и пружинистым шагом двинулись по горной тропе, любуясь вершинами, лесами и живностью, которая в них обитала. От этого зрелища у меня стало легче на душе. Подозреваю, оно укрепило меня даже больше, чем меч.
Лобковиц шагал, опираясь на кривой посох. Я нес свой клинок на спине.
Он был так искусно сработан, что казался намного легче, чем на самом деле. Откровенно говоря, я всегда считал, что для ближнего боя гораздо лучше подходит 'люгер' или 'вальтер'; с другой стороны, однажды я видел, что происходит, когда кто-нибудь пытается воспользоваться огнестрельным оружием в мире, где оно не существует.
При ходьбе нам было тепло, но, останавливаясь, мы сразу ощущали ледяное дуновение ветра. К вечеру первого дня мне на лицо начали падать редкие снежинки. Мы упорно продвигались навстречу зиме.
Я заметил, что смена времен года происходит здесь очень быстро.
– Да,- ответил Лобковиц.- Выражаясь привычными для вас понятиями, мы шагаем против потока времени. Можно сказать, мы возвращаемся к Рождеству.
Я уже собирался спросить, что означают его загадочные слова, когда перед нами возникло бледное лицо высотой около двух метров, загораживая узкую горную тропу. Оно взирало на нас глазами, расположенными на уровне нашего роста. Присмотревшись, я подумал, что это изваяние, хотя и весьма реалистичное. Какая могучая сила поставила здесь этот огромный камень, преградив нам путь? Изваяние смотрело на меня с улыбкой, по сравнению с которой улыбка Моны Лизы показалась бы широкой. Я невольно залюбовался его красотой и провел рукой по гладкому граниту, из которого оно было высечено.
– Что это?- спросил я Лобковица.- И почему оно загораживает тропинку?
– Это существо зовется ононо. В здешних местах когда-то обитало целое племя таких созданий. Вы не в силах различить весьма ловкие руки и ноги, спрятанные внутри единой части тела, которое кажется вам толстой шеей. Ононо вымерли здесь и повсюду, кроме Африки, да и там они встречаются крайне редко. На вашем месте я бы радовался тому, что это существо окаменело. Ононо – сильные безжалостные противники. И вдобавок каннибалы.- Действуя посохом словно рычагом, Лобковиц начал сдвигать голову на край тропы. Она сразу покачнулась, потом внезапно опрокинулась и покатилась в глубокую пропасть, ударяясь о стены. Я проводил ее взглядом, ожидая, что она упадет в реку, но голова с хрустом вломилась в рощицу темных деревьев. Я поймал себя на мысли, что желаю ей мягкого приземления. Теперь тропа была свободна.
Лобковиц двинулся вперед с осторожностью, которая, как выяснилось, была нелишней. Тропа расширилась, свернула в сторону, и перед нами предстал не каменный страж, а несколько живых экземпляров создания, которое мы только что сбросили вниз. Оттуда, где должны быть плечи, вытягивались длинные гибкие ноги и руки, похожие на паучьи лапы. Их огромные головы, заточенные зубы и круглые глаза навевали воспоминания о полотнах Брейгеля.
О том, чтобы вступить с ними в переговоры, не было и речи. На тропе сгрудились шесть или семь ононо. Мы должны были драться с ними либо отступить. Я решил, что, даже обратившись в бегство, мы рано или поздно все равно столкнемся с ними. Лобковиц выхватил из-под плаща громадную абордажную саблю, я со смешанным чувством облегчения и вины обнажил Равенбранд. Черный клинок тут же издал радостный кровожадный вопль и потянул меня к противникам. Лобковиц двигался следом. Мы мчались навстречу гротескным существам, продуктам тупиковой ветви эволюции.
Гибкие пальцы обхватили мои ноги, и я до рукояти вонзил меч в лицо ближайшего ононо, расколов его как тыкву и забрызгав себя и его соплеменников мешаниной из крови и мозгов. У этих тварей оказались массивные, но весьма хрупкие черепа. Еще два ононо пали жертвой Равенбранда, который словно обезумел, упиваясь кровью. Я услышал свой собственный голос, который выкрикивал боевой клич Эльрика Мелнибонэйского:
– Кровь и души! Кровь и души для моего повелителя Ариоха!
Я внутренне содрогнулся, подумав, что совершил тяжкий грех, произнеся это имя в мире, который меня окружал.
Но теперь во мне преобладал Эльрик Мелнибонэйский. Врезавшись в толпу отвратительных ононо, я впитывал их грубую жизненную энергию.
Их кровь запульсировала в моих жилах, сообщая мне злобную, практически неодолимую силу.
Вскоре пять из них были мертвы. Тут и там на тропе, все еще подергиваясь, валялись их отрубленные руки и ноги. Несколько конечностей упали в пропасть. Два оставшихся в живых ононо – мне показалось, что это молодые самки – уползали прочь и не представляли для нас опасности.
Я облизал губы и вычистил клинок о жесткие черные волосы ононо.
Лобковиц осматривал труп, сохранившийся в относительной целости.
– Это были последние слуги Хаоса в этом мире, по крайней мере, до настоящего момента. Хотелось бы мне знать, не позовут ли они сюда своих родственников.- Он вздохнул, словно сочувствуя поверженному врагу.
– Все мы – игрушки Судьбы,- заговорил он.- Жизнь – это не план спасения или бегства, а дорога, которую мы вынуждены преодолевать.
Если мы и способны изменить свой жизненный путь, то лишь весьма незначительно.
– Вы пессимист?
– Порой даже самые незаметные перемены становятся решающими,- сказал Лобковиц.- Поверьте, граф Ульрик, меня можно назвать кем угодно, только не пессимистом. Ведь это я и мои единомышленники бросаем вызов самой основе существования мультивселенной.
– А именно?
– Многие полагают, что единственная сила, которая делает бытие реальным – это человеческое воображение.
– Значит, мы создаем сами себя?
– В мультивселенной встречаются и более удивительные парадоксы. Без них нет жизни.
– Вы не верите в Бога, сэр?
Лобковиц повернулся и посмотрел на меня. На его лице появилось странное, удовлетворенное выражение.
– Меня редко спрашивают об этом. Я верю, что если Господь существует, то он наделил нас способностью к творчеству и предоставил нас самим себе. Он не судит нас, не пытается управлять нами, но дал нам Равновесие – или, если хотите, идею Равновесия. Именно ему я служу, и тем самым служу Богу.
Я смутился. Я никогда не испытывал желания вторгаться в духовный мир других людей, но был воспитан в лютеранской вере, и, естественно, у меня, возникли некоторые вопросы. Судя по всему, Лобковиц исповедовал религию торжествующей умеренности, цели и законы которой были понятны и ясно определены.
Равновесие – источник справедливости и творческих способностей, совокупность которых люди и называют гармонией.
Однако о всякой гармонии пришлось забыть, как только ветер вновь начал обжигать наши лица. Он забрасывал нас дождем и мокрым снегом.
Мы почти ослепли и продрогли до костей, но продолжали шагать по горной тропе. Она петляла среди огромных скал и пробегала по узким гребням, по обе
