КОНЦЕРТ
НА ИСХОДЕ зимы вдруг ударили морозы, и город словно обратился в камень под грязно-серым небом. Люди по возможности сидели дома, так что уже с середины дня на площадях, бульварах и в парках не видно было ни души, кроме нахохлившихся замерзших воронов, тысячные стаи которых обсели голые деревья. Только могучая река противилась этому мертвенному оцепенению. Она не давалась в ледяные оковы и по- прежнему бесстрастно катила свои темные воды.
Хелен на время отказалась от прогулок и проводила вечера за чтением. Она включала радиатор на полную мощность, забивалась под одеяло и погружалась в какой-нибудь любимый роман. В эти дни ей казалось, что ничего важного не может произойти, что весь мир застыл в неподвижности. Но вместе с тем она чувствовала, что под покровом оцепенения что-то шевелится – что-то глубокое и ей неведомое. Как будто уснувшая земля вынашивала в своем теплом чреве какую-то тайную, трепещущую жизнь. Надо было только ждать…
Иногда она роняла книгу и, уставившись на какое-нибудь пятно на стене или на потолке, долго бередила себе душу мечтами. «Где ты, Милош? Увидеть бы твои буйные кудри, сжать твои широкие, сильные руки в своих, поговорить с тобой, поцеловать… Хорошо ли с тобой обращаются? Ты хоть помнишь меня, не забыл?»
От таких мыслей делалось грустно, но для нее они стали насущной потребностью – эти минуты наедине с далеким возлюбленным. Она начала дневник и каждый день к нему обращалась: «Знаешь, Милош, сегодня я опоздала на работу. Сейчас объясню, как было дело… Родной мой Милош, Дора – прямо невозможная женщина. Представляешь, сегодня утром…» В дневнике Хелен просто описывала всякие мелкие события своей повседневной жизни. Еще она придумывала, что они станут делать вдвоем, когда наконец будут вместе, но писать об этом у нее не получалось.
Она ждала вестей от Бартоломео, который обещал сказать ей, как только что-нибудь узнает, но так и не дождалась. Хелен утешала себя, вспоминая, что он говорил ей тогда, у реки: кое-что мне известно, но я не имею права тебе открыть… Однажды Милена под секретом рассказала ей, что Барт бывает на
В какой-то день Хелен вдруг почувствовала, что хватит с нее этого полусонного существования, хватит сидеть в четырех стенах. Она надела свой самый теплый свитер, пеструю шапочку, закуталась в пальто и вышла на улицу. Трамваи не ходили – видимо, что-то вышло из строя из-за морозов. Она шагала одна по пустым тротуарам, словно через город-призрак. У бывшего театра Хелен остановилась и осторожно взошла по обледенелым ступеням. Только представить себе – ведь не так много лет назад по этим самым ступеням наверняка взбегала Дора рука об руку с Евой-Марией Бах, обе счастливые и беззаботные! На дверях, заколоченных и испещренных похабными надписями, висела афиша. Хелен не успела отвести взгляд – ее словно ударило в лицо:
«Зимние битвы… Арена… Предварительная продажа билетов…»
И картинка: в красноватом луче прожектора два черных меча, один победоносный и отвратительно кровавый, другой разбитый, втоптанный в песок.
После этого страх и отвращение неотступно мучили Хелен. Она чувствовала, что вот-вот сломается, и как-то вечером открылась Доре. Несмотря на мороз, обжигавший лицо, девушки отправились к реке, подальше от чужих ушей.
– Но кто же ходит смотреть на это зверство, скажи, Дора?
– Практически все руководство Фаланги, Хелен. Кто воротит нос, того сразу сочтут «слабаком» и, стало быть, потенциальным изменником.
– Но этого недостаточно, чтоб заполнить все трибуны! А говорят, они ломятся от публики…
– Так оно и есть. Очень многие туда ходят.
– Но почему?
– Надо полагать, им это нравится. Ну, еще чтобы отметиться, быть на хорошем счету у власть имущих, попасть в число «своих». Отцы приводят сыновей. Те должны доказать, что способны вынести это зрелище и не сблевать. Это, по сути, своего рода инициация, как у диких племен обряд испытания. После этого они считают, что стали мужчинами.
– Мужчинами? Варварами – это да… – пробормотала Хелен. – Подумать тошно.
– Да уж. Однако они, как говорится, тоже люди и наши братья… в принципе. Если подумать, иногда мне, пожалуй, милее животные.
– Как ты думаешь, что-нибудь может произойти? Битвы начнутся через две недели. Мне кажется, что это уже завтра. Я так боюсь за Милоша… Ночей не сплю.
– Не знаю, Хелен. Я надеюсь. Надо все равно надеяться, несмотря на весь этот мрак. Я все время напоминаю себе, что тогда, пятнадцать лет назад, худшему хватило нескольких дней. Значит, и лучшему может хватить. Даже если это не воскресит наших мертвых.
– Ты веришь в Бога, Дора?
– Раньше у меня были сомнения. С тех пор как мне раздробили руку, а на Еву спустили псов, не стало и сомнений. Но я никого не хочу отвращать от веры… Ты спросила – я ответила, и все.
– Но тогда откуда ты берешь силы быть… вот такой?
– Какой?
– Такой, как ты есть. Ты всегда улыбаешься, умеешь утешить, насмешить…
– На это сил не надо. Во всяком случае, это не труднее, чем быть унылой или жестокой, согласна? А так – не знаю. Должно быть, это моя форма сопротивления. Твоя, кстати, тоже. Мы ведь похожи с тобой. Не гениальные, зато крепкие!
Она рассмеялась и сжала локоть Хелен.
– Что поделаешь, не всем дано быть как Милена!
– Как ты считаешь, Милена такая же одаренная, как ее мать?
