перед глазами путешественников промелькнул золотой купол церкви.
Поезд набирал скорость, после мчавшихся назад последних домов, потянулись зеленые луга, за ними — ухоженные поля.
Вот и Царское Село. Прекрасная императорская деревня тоже быстро исчезла, словно кто-то на нее дунул. Теперь все пассажиры знали, куда они едут. В Тобольск, расположенный далеко на востоке, в Сибири, чтобы объехать все эти опасные для жизни государей края из-за постоянно возникавших там мятежей и усиливавшихся волнений.
Было ли это так на самом деле? Или все это — лишь зловещая мизансцена, разработанная Временным правительством, чтобы заставить всех поверить, что оно старается защитить царя с царицей, сохранить им жизнь, что план их пленения и физического устранения давно составлен!
* * *
17 августа поезд медленно подошел к Тюмени, городу, расположенному на реке Туре. На пристани, прямо напротив железнодорожной станции, пассажиров ожидал пароход Русь». Почти всю ночь с возрастающим отчаянием императорская свита переносила багаж на пароход. Уже поздно, и цесаревич, волнуясь, никак не мог понять, почему его не укладывают спать. Он не раз подходил к отцу, спрашивал его:
— Это — очень далеко, туда, куда мы едем? А почему так далеко?
Великая княгиня Ольга, видя, насколько устала, как истощена мать, как и полагается старшей, доброй сестре, посадила ребенка себе на колени и пообещала ему рассказать интересную историю, если он только закроет глазки и попытается уснуть.
Трудно описать эти бескрайние сибирские унылые степи. Путешественникам казалось, что вода вокруг — это всего лишь мираж, и что они все обречены на эту водяную неподвижность, когда пейзаж вокруг совсем не меняется.
Пароход шел так медленно вниз по течению, по этим необозримым водам реки Иртыш, что иногда оба берега скрывались в тумане. Куда ни бросишь взгляд — одна и та же картина: те же поля с золотистым жнивьем, то здесь, то там — хилые березки, словно эти деревца тоже больны. Никаких холмов, никаких, даже самых невысоких пригорков. Время от времени жалобный крик матроса, измеряющего длинным шестом глубину.
Редкие деревеньки проплывали перед глазами удивленной Александры. Леса расстилали свой зеленый шатер, обращенный к бледному небу. Александра молча наблюдала за тем, как проходит их путешествие, стараясь не упускать ни малейшей подробности. Она сдерживала удары своего разволновавшегося сердца. Когда день шел к закату, когда становилось более свежо, она отказалась сойти с палубы и пройти в свою каюту. Она попросила доктора Боткина, который умолял ее не злоупотреблять сырым, холодным воздухом, принести ей бинокль.
— Передайте императору, пусть придет ко мне, я уже вижу крыши домов. Мы подъезжаем к селу Покровское…
Покровское, родная деревня Распутина! Ее дорогого отца Григория! Александре хотелось опуститься на колени. Но она сделала это мысленно. Вот она перед ней, эта богатая деревня; в окнах домов стояли горшки с цветами, на скотных дворах было полно коров и свиней. Дом Распутина можно было сразу узнать: высокий, двухэтажный, он возвышался над простыми крестьянскими избами. Так вот откуда когда-то «старец» ушел и дошел до чертогов императорского дворца, чтобы спасти от смерти ее ребенка…
Николай, которому Боткин передал ее просьбу, подошел к жене. Он нежно обнял ее за талию и затем очень тихо, словно бесшумно выдохнув, сказал ей:
— Алики, любовь моя, ты правильно сделала, что позвала меня.
— Ведь в этой деревне родился наш друг, не так ли?
Они оба увидели дом Распутина, — на целый этаж выше остальных. Все окна были распахнуты. Оба стали осенять себя крестным знамением в наступающей ночи. Александра, казалось, не могла оторвать глаз от этой деревни, этого спокойного, умиротворенного пейзажа, и она быстро пошла к корме парохода. Николай пошел за ней следом.
— Посмотри, Ники, за кормой остается золотистый след…
— Это — знак верности, моя любовь…
Они принимала это слово так близко к сердцу. Верность! Она, прежде всего, дарила ее Господу, который не мог желать ничего плохого, созданным Им тварям. Ее внутренняя взволнованность прошла. Она улыбалась Николаю, детишкам, которые подбежали к ней, чтобы понаблюдать за закатом солнца, когда оно начнет тонуть в этой широкой, вольготной реке.
— Завтра прибудем в Тобольск, — сказал царь, взяв нежную руку Александры в свою.
В субботу, 19 августа, в конце дня, перед глазами путешественников возникли очертания тобольского кремля и золотые маковки городских церквей. Тобольск, который считался со дня основания столицей Сибири, в 1917 году насчитывал всего 20 тысяч человек. Город, по существу, был изолирован от остальной России и считался «тихой заводью», до которой не долетали громкие события империи. От Тюмени, ближайшего к Тобольску города, нужно было преодолеть по воде более 300 километров.
Постепенно город представал перед ними, словно только что вышел из старинной сказки. На высоком холме, — два с половиной десятка церквей с золотыми куполами. Все они были окружены зубчатой стеной древней крепости. Пароход приближался, и теперь были видны несколько больших аккуратно выбеленных церквей, а дальше — неприглядные административные здания, а по обеим сторонам узких, кривых улиц — одноэтажные деревянные домики выстроились в беспорядке. Когда пароход подошел к пристани, император увидел на ней большую толпу людей.
Императрица велела своим детям перекреститься перед этими возбужденными жителями, которые не спускали с них всех глаз.
В сумерках пароход пришвартовался у причала Западно- Сибирской торгово-пароходной компании, и командир сопровождающего отряда Кобылинский с князем Долгоруким сошли на берег, чтобы осмотреть жилые помещения, выделенные путешественникам и царской свите.
* * *
Тобольская ссылка началась, и пленники не испытывали особого чувства неудовлетворенности. Здесь царская семья не испытывала больших лишений. В Царском Селе, с негласного разрешения Керенского, охрана каждый день чинила им тысячу неприятностей. Первые недели, проведенные в Тобольске, в конце лета пленники, как это ни парадоксально, чувствовали себя хорошо, им там даже было приятно. Все же славянский фатализм — вещь всемогущая! Сам Николай в это время испытывал такой душевный покой, которого у него давненько не наблюдалось. Разумеется, в строгом доме губернатора, служившем им тюрьмой, об особых удобствах мечтать не приходилось. К тому же им было запрещено выходить из дома или со двора. Им разрешалось посещать утренние богослужения в соседней церкви, но в это время полиция запрещала вход в собор прихожанам. Царь каждый день в девять часов утра пил чай в компании великой княжны Ольги. Другие дети завтракали в столовой.
Александра не выходила из своей комнаты до полудня. Она по-прежнему мучилась болями в ногах и порой просто не могла сделать ни шагу.
Она посвящала долгие часы молитвам, давала уроки географии и истории своему сыну, чинила одежду мужу и себе и всем детям, так как их гардероб изнашивался и постепенно проходил в негодность. По вечерам играли в бридж. За стол усаживались князь Долгорукий, княгиня Гендрикова, граф Татищев, два преподавателя Алексея, — швейцарец Жильяр и англичанин Сидней Гиббс, доктор Боткин, который постоянно с тревогой следил за состоянием здоровья царицы, старался не допускать излишней усталости пациентки, оградить ее от ненужных треволнений. Николай иногда вслух читал свои любимые произведения
