правительству четыре миллиона десятин земли, принадлежащих царской короне. Правительство должно было перепродавать земельные участки из этих площадей по гораздо более низкой цене, чем на рынке, чтобы тем самым оказать материальную помощь беднейшим крестьянам.
Все шло как по маслу. Оба государственных мужа — государь и его премьер-министр — отлично понимали друг друга и выражали друг к другу глубокое доверие.
Тем не менее Николай, этот беспредельно честный человек, который всегда испытывал угрызения совести, знакомясь с некоторыми земельными законами, изданными его предшественниками на троне, пришел к выводу, что он не может подписать такой указ, не получив на это согласия всех членов императорской семьи.
Но семья, всегда желчная, всегда настроенная на резкую критику всех действий несчастного государя, восстала. В ее лоне все могли распускать слухи, порочащие царицу, могли приходить к заключению, что Николай слишком слабый человек и ведет страну к гибели, могли болезненно кривить физиономии при виде появления Распутина в царских салонах или перешептываться о том, что Александра — истеричка, нотам никто, ни один человек не одобрял либерализма государя, этого его такого гуманного жеста, этого права, даруемого народу, наивному и невежественному, которого они сами на протяжении поколений так жестоко эксплуатировали!
Мария Федоровна тут же заявила, что она против такого наглого «грабежа»! Ей вторил великий князь Владимир Александрович. Александра же хотела только одного: еще большего сближения царя со своим народом. Она требовала от него не сдаваться, бороться со своими родственниками. Николай благодаря близости жены и находившегося рядом Столыпина, набирался мужества. Он считал, что его примеру последуют и другие крупные землевладельцы империи, эти толстосумы, которые гонялись только за прибылями и никогда не думали об интересах национальной экономики…
Битва была короткой и быстро подошла к концу. Столыпин с царем победили, выиграли. Императорские земли были проданы, началась грандиозная земельная реформа…
Но, увы, образцовому примеру царя так и не последовали крупные дворяне, — ни один из них не сделал подобного щедрого жеста!
Тем не менее эта добрая весть быстро распространялась повсюду, по всей стране. Целыми семьями народ молился за благородный поступок «царя-батюшки», который делал столько добра для тех, кто выращивал русский хлеб.
Сразу же возник новый класс, о котором прежде никто и не думал. Целый миллион мелких собственников земли. Но все эти наделы не могли давать свою полную отдачу, если только не была при этом гарантирована стабильность строя.
Порой наблюдались просто комичные сценки: те агитаторы, возмутители спокойствия, которые только накануне требовали своих земельных наделов, вдруг словно по волшебству превратились в горячих сторонников реформы.
Бунты, забастовки, покушения пошли резко на убыль. Перемены, осуществленные в ходе 1908 года, оказались настолько эффективными, что уже в 1914 году девять миллионов крестьянских семей стали собственниками земельных наделов и имели свое хозяйство.
Казалось, наконец-то Небо даровало царю то процветание, которого он требовал для своего народа, своей империи. Даже сама природа оказалась на стороне Столыпина, — жаркое одно лето сменяло другое, зимы выдавались умеренно холодными, в общем, климат был благоприятным для земледелия, шли благодатные дожди, способствовавшие скорейшему вызреванию семян и более тучному урожаю.
К 1911 году бюджет империи был не только сбалансирован, но и успешно обеспечивал все потребности страны. Столыпин, сидя за своим громадным рабочим столом, стремился использовать все, что можно, для развития империи, — от небольших кредитов, до громадных займов, которые выделяла России Франция для строительства железных, грунтовых дорог, развития транспортных средств. Вкладывались инвестиции. Заграница, всполошившись из-за быстрого экономического развития России, которое с каждым месяцем только подтверждало свой рост, слала своих наблюдателей, предлагала открывать свои рынки для русских товаров.
Никогда еще в стране не появлялось столько новых шахт по добыче угля и железной руды. Промышленники спешили в Россию со всех стран, предлагали интересные совместные проекты. Компания швейных машин «Зингер» и другие американские компании решали открыть в России, во многих ее городах, свои филиалы.
Между встречами с Петром Аркадьевичем и заседаниями Совета министров, Николай весьма скупо уделял время для членов семьи, для этого слабого, хрупкого мальчика, от которого зависело все будущее. Происходившие более или менее регулярно кризисы болезни все больше тревожили императрицу.
Как обычно, врачи лишь качали головами. Они поставили свой диагноз: мальчик может выжить, если его постоянно уберегать от всех резких движений, от физической усталости. Хотя с физической точки зрения, это был вполне нормальный ребенок, которому нравилось играть, который любил яркий свет, свежий воздух, любил развлекаться с другими членами своей семьи, своими сестрами.
«Старец» Григорий Распутин не только мог остановить даже самое незначительное кровотечение, но еще и придавать жизненный тонус маленькому больному, силы которого подрывали частые приступы, сильные боли и большие потери крови.
В стране намечалось определенное национальное единство, несмотря на стычки, ловушки и препятствия, создаваемые второй и, прежде всего, третьей Думой, и это проявлялось настолько заметно, что посол Англии в Санкт-Петербурге, сэр Бернард Парес сделал даже такое заявление: «Чувствуется, насколько счастливы все эти люди от сознания того, что могут принимать участие в обшей работе». Столыпину с присущим ему упрямством удалосъ-таки убедить царя распрощаться с привычным недоверием, с которым он обращался к своему парламенту.
Но, само собой разумеется, все эти убедительные, одерживаемые правительством успехи нравились далеко не всем, и все эти революционные элементы, и в первую очередь консерваторы, ненавидели Столыпина и делали все, чтобы поссорить его с царем.
В любом случае этот период в жизни России следует подчеркнуть особо. Никак нельзя обходить молчанием те несколько лет, когда рушились все надежды нигилистов и революционеров типа В. Ленина, которые укрывались за рубежом и существовали на деньги дружеских к России держав, чтобы продолжать строить заговоры против ее монархии и того нового порядка, который там был неожиданно установлен.
Радикальный революционер Ленин, горячо убежденный в том, что в России «созрела революционная ситуация», путешествовал, словно медведь в клетке, из одного швейцарского города в другой, порой выезжал и подальше — в Париж, Вену или Мюнхен, чтобы там измерить «температуру» народного благополучия и заодно получить деньги от Германии.
Он, конечно, не был единственным человеком, которому не нравился новый порядок и благополучие в стране. Это тревожило и многих других пастырей свободы с револьверами в руках, мастеров массовых убийств. По Ленину, следовало бы отказаться от выполнения земельной реформы социалистического типа. Будуший диктатор приходил от этого в отчаяние.
Все марксисты были вынуждены констатировать, что самая большая их светлая мечта мертва. Наступали «темные сумерки» с мишурой притворной драмы интернациональной любви, канувшей в вечность. Дочь Карла Маркса Лаура и ее муж Поль Лафарг во время нервного приступа покончили с собой. Они предпочли умереть, чтобы не видеть всю тщету своих усилий для достижения блага народных масс. И это самоубийство было воспринято Лениным просто с удивительной, невероятной суровостью:
— Тот, кто больше не желает работать на партию, больше не способен на это, должен смотреть правде в глаза и умереть, как это сделали Лафарги…
Вот вам и поминальная молитва, — первая, но будут и другие, — которую будут имитировать многочисленные ученики красного учителя и которая свидетельствует о том, какое большое значение революционеры придают, казалось бы, сугубо личному делу.
…Таким образом, Александра была первой, посчитавшей Столыпина спасителем империи в сложившейся ситуации, и так как порой царь проявлял колебания, не знал, стоит ли идти за ним, она использовала весь свой шарм, всю свою мягкость, все свое терпение, чтобы убедить мужа в том, что премьер прав, что нужно слепо следовать за ним. Однажды вечером, когда оба они сидели за чаем и размышляли, а Николай, казалось, был сильно напуган теми бурями, которые бушуют в Думе, вызываемые
