мужественно скрывала все свои страдания. Как могли все эти молодые безумцы выражать такой запредельный энтузиазм перед океаном ненависти, который приводил к преступлениям, кровопролитию, убийствам, продолжительному трауру?
Такой замешанный на трагедии лиризм действовал на нервы императрице. Николай, куда больший, чем она, фаталист, куда больший, чем, она славянин, демонстрировал свое умение приспосабливаться к действительности с помощью только одного слова — ничего! Это «ничего» было словно поговорка для русского человека. «Ничего» — вот он возглас фаталиста, вызывающий паралич мысли, которая заставляет человека не предпринимать никаких усилий, так как глубокая внутренняя вера в совершенство всего божественного убеждало его, что все идет к лучшему при любых, даже самых печальных обстоятельствах.
Человек мужественный, что отличало его от многих государей, которым приходилось решить приблизительно такие же проблемы, Николай чувствовал, как в нем самом и вокруг него укрепляется дух борьбы, дух, который вселяет уверенность в его армию.
Он захотел лично возглавить высшее военное командование своей страны!
Все министры заклинали этого не делать. Они убеждали, что его нахождение во дворце или поблизости от столицы было гарантией успешного функционирования правительства; он не должен компрометировать себя, ронять свой престиж при проведении военных операций, нести ответственность за их успешный исход; не его это, государево, дело.
Чтобы уступить таким уговорам, он передал все полномочия главнокомандующего своему дяде, великому князю Николаю Николаевичу.
Многие биографы задавались абсолютно беззлобным вопросом, — был ли способен Николай II на настоящую дружбу, так как у окружавших его складывалось впечатление о его одиночестве, одиночестве постоянном, непреодолимом…
В таком наблюдении есть доля истины. Николай был по характеру мистиком. Он к тому же был однолюбом, — любил жену, детей, семейный очаг. Его призвание шло от Бога, и только перед ним, Богом, да перед своей совестью он держал ответ о всех своих действиях.
Не только его душевная щедрость, скорее его гуманизм, которых в нем так и не обнаружили те, кто писал о нем, заставляли его издавать указы о помиловании осужденных на смертную казнь, благодарить за работу своих министров, своих визитеров, этих отважных людей, но существовала граница, граница сокровенной нежности, через которую не мог переступить ни один человек. Как говорится в одной старинной народной песне:
«Истинное русское сердце
Любит лишь раз…»
Именно это беспокоило окружение монарха, членов его семьи, и всех тех, кто по своей занимаемой должности был обязан ежедневно общаться с ним.
Он смертельно устал, ему было сейчас не до веселья, светлые надежды покидали его, но испытываемый им страх, душевная тревога, не завладели им еще так сильно, как другими, и это было заметно по его плавным жестам, по его спокойным ответам.
Служить Богу, посвятить себя целиком России, — вот его первостепенные духовные цели, и еще наслаждаться самой утонченной, самой глубокой любовью в объятиях своей жены, а счастье его и желание все в этой жизни вынести усиливалось с каждым днем возраставшей к нему нежностью со стороны любимых дочерей и любимого сына.
Энтузиазм русского народа, похожий на исступление, с каждым днем возрастал, переливался через край, все хотели немедленно идти драться с немцами, и такие настроения все больше охватывали толпу, когда перед ней на балконе Зимнего появлялась императорская чета, которая обращалась к ней с горячими призывами, и приходилось долго ждать, покуда не утихнут громогласные «ура!» и хорошо известный рефрен «Боже, царя храни!».
Россия уже прощалась с первыми своими полками, уходившими на фронт. Расставания были эмоциональными, но без тени отчаяния. Национальное единство народа крепло с каждым днем. Теперь в кафе, ресторанах, общественных местах не было слышно привычных разглагольствований студентов и тех, кто был постарше.
Прекратилась скрытая вредная пропаганда, мешавшая славянам действовать так, как они хотели. На вокзалах солдаты набивались в товарные вагоны и в «телятники», которые повезут их на фронт.
В каждой тесно прижавшейся локтями группе священник благословлял воинов. Все были в новенькой полевой форме. Среди них так много пылких, очень молодых, красивых людей.
Никогда еще не было такого единства между царем и народом. Рабочие пели, плакали, молились, эти грязные, грубые люди, самая революционно настроенная часть населения России на глазах превращалась в элитарную группу истинных патриотов, которые были готовы искренне положить свою жизнь за царя!
Сколько же из них вернутся, сколько останутся лежать на полях сражений?
В этой связи можно вспомнить Алексея Толстого, который писал в одном из своих произведений, — «русский народ любил ползать на брюхе перед кем угодно, — будь то царь, Ленин или Керенский…»Это не совсем верно. Спросите сегодня толпы людей, покончивших с советским игом, — хотят ли они вновь установления прежнего режима?
Но в то время, летом 1914 года, вся Россия, — стар и млад, — в едином патриотическом порыве выражали свое желание, свою исступленную готовность служить Отечеству.
Первые дни этой гигантской войны оправдывали наилучшие надежды, и люди в городах, и селах, и деревнях, затаив дыхание, ожидали хороших вестей с фронтов.
Генерал фон Раннекампф (несмотря на немецкую фамилию, он был русским) вступил со своей армией в Восточную Пруссию и там с ходу овладел несколькими немецкими укреплениями. Он успешно продвигался дальше на Кенигсберг.
Злобная ненависть против немцев клокотала в груди каждого русского. Лидеры революционеров, о которых было столько разговоров на различных собраниях, в светских салонах, и даже в армии, в составе делегации приехали к великому князю Николаю Николаевичу, только что назначенному верховным главнокомандующим, и торжественно поклялись ему, что до тех пор, покуда не будет одержана победа над Германией, в империи не произойдет ни одного революционного выступления!
Какие красивые, возвышенные слова, исходящие, несомненно, из глубины сердца этих русских патриотов-идеалистов, которые, однако, не понимали, что секретным оружием врага, немцев, были не их вызывающие ужас снаряды, не грозные дальнобойные орудия, и даже не смертоносный газ, который они могли применить, а коварные широкомасштабные политические маневры, тоже несущие смерть, — пропаганда раскола любыми средствами, включая шпионаж, измену, поддержку коммунистов, живущих за границей, в ссылке. Жена немецкого посла, графиня Пурталес, отличавшаяся своим беззлобным безрассудством, проговорилась, когда прощалась со своими санкт-петербургскими друзьями, отправляясь с мужем на родину. Она переходила от одного к другому и со слезами на глазах, едва сдерживая рыда- имя, умоляла всех членов аристократических семей как можно скорее покинуть Россию. Она была уверена, что очень скоро Россия изведает предсмертную агонию из-за ужасной революции. А подпольная деятельность немцев, направленная против России, продолжалась; ее цель была всем хорошо известна: любой ценой добиваться этого безумия, — уничтожения царского режима, вызывать любые беспорядки, братскую междоусобицу, чтобы уже больше ничего не опасаться!
Как же министры Николая II могли полагать, что они ведут войну с благородным противником?
В Москве патриотический порыв населения не был настольно велик. Если петербургская молодежь, даже дворяне со своим рыцарским духом отправлялись на передовую, то молодые московские коммерсанты предпочитали отсидеться или платить большие деньги различным высокопоставленным мошенникам, которые могли, используя свое влияние, направить их в медицинские части Красного Креста!
Императрица Александра, не теряя даром времени, организовывала лазареты, комитеты оказания помощи нуждающимся семьям. Она отказалась от всех светских развлечений, и ее близкие часто упрекали ее за то, что она нигде не показывается.
Ее рабочий день начинался с утренней службы в ее семейной церкви. В монашеском облачении сестер милосердия императрица подолгу работала вместе с двумя своими старшими дочерями, Ольгой и Татьяной, выполняя обязанности обычной медицинской сестры с таким же проворством и с той же скромностью.
