Посевной материал.
Маша высыпала на ладонь мелкие коричневые зернышки.
Головы школьников склонились над ее ладонью.
— Это мак, да? — спросила Зина Колесова.
— Не похоже, — ответила Маша.
— «Я нашел эти семена,
— продолжал читать Санька, —
в пустом поле, около окопа. Кругом все заросло бурьяном и чертополохом, а сквозь них пробивалось несколько созревших головок клевера, и таких на редкость крупных, что я залюбовался. Богатые, должно быть, травы выращивали люди на этом поле. Я отобрал лучшие зерна, сохранил их и теперь посылаю вам. Приютите это доброе семя, вырастите его, и оно щедро отблагодарит вас за труды.
„Что можно сделать, если зерен так мало?“ — спросите вы. Но вспомните бригадира нашего колхоза Егора Платоновича Коншакова. До войны он вывел замечательный сорт пшеницы всего лишь из трех колосков. Да, да, из трех колосков, в которых было ровным счетом двести восемь зерен.
Расспросите об этом поподробнее Катерину Васильевну Коншакову и опытника Захара Митрича Векшина. Берегите, друзья мои, этот редкий сорт, выращенный Егором Платоновичем, не дайте ему потеряться. Сейчас солдатам дорог каждый колосок, каждая былинка в поле. Придут они домой, порадуются вместе с вами на золотые нивы и скажут великое спасибо за ваше усердие и заботу.
Школьники вновь склонились над Машиной ладонью. Сколько раз видели они семена трав и злаков в поле и на току, в ящике сеялки и под барабаном молотилки, в мешках и закромах амбаров, но никогда маленькие, темные, тугие, как скрученные пружинки, зернышки не вызывали такого интереса, как сейчас.
Глава 2. ВЕСНА
Из школы Маша возвращалась вместе с Санькой. До деревни Стожары, где они жили, было километра три.
Озорные ручейки, точно сговорившись, поминутно преграждали им путь. То они разливались широкой лужей, то, размыв дорогу, неслись сердитым потоком и бормотали: «А вот не пропустим, не пропустим!»
Маше первой надоело отыскивать переходы и мостики, и она решительно зашагала прямо через лужи и потоки. Санька еле поспевал за девочкой.
Показались Стожары. Деревня двумя длинными рядами раскинулась на высоком берегу извилистой реки Стожарки. Были тут вновь отстроенные дома и старые избы. На задворках ютились подслеповатые временные клетушки и даже землянки. То и дело на широкой улице встречались белые смолистые срубы, лежали штабеля кряжистых бревен, кучи тонких длинных слег; расставив бревенчатые ноги, стояли «козлы» для распиловки досок.
Пусто и просторно было между домами. Не смыкались между собой, как до войны, изгороди и заборы, и только раскидистые березы да высокие тополя прочно стояли на своих старых местах.
На улицах было безлюдно. Санька с Машей свернули за усадьбы. Возвращаться домой этим путем было куда интереснее, чем вдоль деревни. Здесь, у хозяйственных построек, сновали и перекликались люди, двигались подводы, на скотном дворе, тоскуя по свежей траве, призывно и трубно мычали коровы, в кузнице необыкновенно отчетливо, как это бывает только ранней весной, звенело железо.
Оттого ли, что день был по-настоящему весенний — теплый, солнечный, с мягким ветром, или оттого, что Маша несла такое дорогое письмо, но с каждым встречным ей хотелось поделиться своей радостью.
— Здравствуйте! — говорила она колхозницам. — А мы письмо получили… от Андрея Иваныча.
Женщины останавливались, расспрашивали, и добрая улыбка трогала их лица.
У каждого из ребят были в колхозе свои излюбленные места.
Сначала Маша заглянула на птичник, потом потащила Саньку в телятник — надо же проведать телочку Долинку, которую они с матерью выходили этой зимой.
Белоголовая мокроносая Долинка, узнав свою няньку, подбежала к девочке, захватила ее палец и, чмокая, принялась сосать.
Недалеко от телятника находилась свиноферма. На солнце, в огороженном частым плетнем садке, паслись розовые, точно после бани, поросята.
— Саня… на минуточку только, — потянула Маша мальчика за рукав, заметив его скучающий взгляд.
Она быстро перелезла через плетень, присела на корточки и позвала:
— Чушь, чушь, чушь!
Поросята не обратили на нее никакого внимания. Они дружной стайкой метались из угла в угол или, окружив свинарку, тыкались пятачками в ее ноги и истошно визжали. Большие их уши-лопухи просвечивали на солнце.
— Тетенька Лукерья, — спросила Маша, — а когда клички будем раздавать? Мы с девчонками столько их напридумывали: и Ромашка, и Незабудка, и Василечек…
— Какие уж тут василечки! — отмахнулась от поросят свинарка. — Разбойники… Обжоры! Все уши мне провизжали.
Наконец Маша словила одного поросенка, почесала ему спинку, и тот, блаженно похрюкивая, растянулся у ее ног.
— Ах ты дурачок, ах миленький! — растроганно зашептала Маша.
— Вот тебе и «миленький», — засмеялась свинарка.
Маша вскинула голову. Маленький поросенок, ухватив Машину сумку с учебниками, волочил ее по земле.
Девочка бросилась вдогонку, вырвала сумку, сконфуженно перелезла через плетень и оглянулась — Саньки не было. Он уже стоял около кузницы. Подержался за поручни отремонтированного плуга, покрутил рычаги сеялки, потрогал ногой острые, как штыки, зубья бороны, потом заглянул в дверцу низенькой закопченной кузницы, где у мерно вздыхающего горна колдовал бородатый кузнец Евсеич. Сейчас он проворным движением выхватил из горна огненно-оранжевую змейку, бросил ее на наковальню и угрожающе взмахнул молотом.
«Так тебе, так тебе!» — выговаривал молот, но змейка, точно сердясь, обсыпала кузнеца колючими искрами, потом согнулась в дугу, стала темно-вишневой и наконец, когда ее сунули в бочку с водой, зашипела, выбросила клубочки пара и превратилась в дужку подковы.
— А-а, молодой Коншаков! — заметил Саньку Евсеич. — Глазами смотри, а руками навыкай… Ну-ка, бери молоточек!
Санька только того и ждал. Он сбросил куртку, закатал рукава гимнастерки и с замирающим сердцем схватил небольшой молот.
Когда Маша заглянула в кузницу, то увидела, что Евсеич в паре с Санькой ковали железо. И уж кто- кто, а девочка тоже без дела оставаться не могла. Она подбежала к кузнечным мехам:
— А я горн раздувать буду!
— Эге, прибывают подручные! — Евсеич сунул в воду подкову и вытер рукавом лицо.
Мельком взглянув на Машу, так же неторопливо вытер лицо и Санька, поплевал на ладони и переложил молот из руки в руку.
— Еще работа будет?
