– Тогда так сделаем… Один или два плотника приедут, посмотрят. Им надо увидеть, где будет ваш дом, какой вы хотите, сколько комнат… А вы пока выберите место.
Аул неторопливо собрался кочевать на джайляу, а Есеней с Улпан отправились верхами искать, где будет их усадьба. С ними поехал Шондыгул – плотный, кряжистый, с бычьей шеей и выпирающими лопатками, с руки у него неизменно свисала тяжелая длинная дубина – шокпар. Он был у Есенея егерем, объездчиком пастбищ. Кенжетай с парой, запряженной в тарантас, остался дожидаться их возвращения на месте стоянки аула.
Солнце поднялось еще совсем невысоко и не успело обсушить травы, они искрились бусинками росы. Уже принялись за работу пчелы и шмели. В росистой траве тянулись следы трех лошадей.
Легкий ветер над зеленой, разноцветной, умытой степью шевелил и длинные гривы лесов и перелесков. Жал – грива… Когда и кто назвал так здешние леса – неизвестно, но назвал с удивительной точностью, и название прижилось.
Были озера, уже густо заселенные перелетными птицами. Лебеди, гуси ходили в камышах, плавали на открытой воде и, словно красавицы перед зеркалом, соперничали со своими отражениями. Тишину временами нарушал шум крыльев, протяжный свист – это падала на воду стая суматошных уток, они торопились поплавать, понырять, посплетничать – и снова улетали к своим гнездам, спрятанным в камышах и среди болотных кочек. Ведь поганые вороны так и шныряют, и нет для них слаще еды, чем утиные яйца…
Они ездили долго. Солнце поднималось к полдню. Шондыгул на своем грузном вороном трясся сзади.
Улпан придержала коня, придержал и Есеней.
– Объясни мне, Есеней, почему сибаны, десять аулов, ютятся вдоль маленькой полоски у леса, когда рядом столько пустых земель?
– С чего ты так решила?
– А ты сам… Сам сказал. Ведь это урочище – Кары-кыстау, старая зимовка? И ты показывал мне, где зимовали четыре аула. Там на высоте лошадиной морды – ни одного листочка на дереве, все объедено. Травы вокруг – ни травинки. Черные пятна – там, где юрты стояли…
– А когда казахи берегли земли? – спросил Есеней.
– Как могли они беречь! – резко воскликнула Улпан. – Земля-то принадлежит тебе! Запер их со всех сторон, зимой им двинуться некуда! Вот они и ютились на своем клочке, вытаптывали его до последней травинки!
Есеней не ответил ей. Улпан тоже замолчала. Тут их догнал Шондыгул.
– Смотри, Есеке… – Он плетью показал назад и немного вправо. – Лучше всего, если строиться – строиться там, на крутом берегу озера.
– Посмотрим? – предложил Есеней.
– Как хочешь…
Через некоторое время Улпан приблизилась к Есенею и положила руку ему на колено. Она хотела ущипнуть его, но тело, жесткое, как высохшая сыромять, не поддалось пальцам. Тепло руки он почувствовал.
– Ты обиделся?
– Обиделся и думал быть обиженным до вечера, до темноты… Но рядом с тобой обиды быстро забываются.
Они въехали в лес – место это носило длинное название: холмистый берег озера с водопоем…
– Теперь выбирай, смотри… Чтобы потом не жалела.
Улпан тронула коня вперед, туда, где озеро делало глубокий изгиб, и остановилась.
– Я хочу здесь…
В густом лесу, в котором березы стояли вперемешку с зеленовато-серыми осинами, лежала, словно островок, поляна, поросшая травами, залитая в это время дня солнцем.
– А твой карашы-аул расположится немного подальше. Нам же, нам вдвоем хватит и этого уголка.
– Я был здесь, – отозвался Есеней. – Мне здесь понравилось. Но я хотел, чтобы ты сама выбрала.
– Ставишь свою печать?
– Считай, что поставил. Шондыгул, запомни место, сюда приведешь плотников.
– А теперь давай сразу решим – где поселим другие аулы?
– Ты видела по дороге?.. Там еще три лесные гривы, все вытянуты одна за другой, расстояние между ними не больше версты. Чем не зимовка для трех аулов?
Первая из трех грив – та, что поближе к озеру, тоже понравилась Улпан, и она предложила:
– Ты без Садыра – как без рук… Пусть зимует со своими родичами здесь?
– Ставлю печать!
Следующий лес был подлиннее, погуще, на восточной его окраине было неглубокое озеро.
– А здесь пусть расположится аул Еламана.
– Это ты про Туркмена говоришь?
– Есеней, что ты твердишь – Туркмен, Туркмен. Брось! Среди твоих сородичей я не встречала никого,
