– Ошибай!.. Ошибай! Ошибай! Ошибай!
Надо, чтобы его джигиты знали: Есеней здесь, Есеней с ними, и это придаст им сил и решимости. Он подбадривал каждого встречавшегося по дороге батыра, а потом и сам ворвался в самую свалку, заставил сарбазов отступить, не забывая наблюдать при этом, где, у какого леска или в какой лощине ослабевают его люди, и тотчас спешил к ним на помощь. Пять-шесть батыров, неотступно следовавших за ним, увлекали за собой кереев и уаков, и там, где оказывались они, противник вынужден был отступать.
Солнце взошло за полдень, и лошади устали – и у тех, и у других. И стрелы в колчанах были на исходе. Во время броска, который возглавил сам Есеней, человек пятьдесят кенесаринцев оказались в плотном кольце и вынуждены были сдаться.
Когда разъехались, то выяснилось – из есенеевского ополчения в плен попало раза в три больше… Еще можно было видеть, как их ведут, связав за спиной руки… Попадались особенно те, что старались поймать лошадей, оставшихся без хозяев.
В это время был ранен и сам Есеней. Случайно, по-глупому! Он погнался остановить убегавших с поля боя своих джигитов и вместе с ними постараться отбить пленных, но стрела впилась в шею его лошади, и лошадь распласталась. Ничком, ободрав лицо, упал и Есеней. Утирая кровь, он принял повод из рук Бекентай-батыра, который был рядом со сменными лошадьми, и занес ногу в стремя свежего коня, и его настигла вражеская стрела, вонзившись между лопатками. Есеней ухватился за гриву, не в силах был двинуться с места…
Мусреп и Садыр, Артыкбай, сражавшиеся с ним стремя в стремя, окружили его, стали лечить древним, испытанным способом. Сперва выдернули стрелу, а потом, макая ее в кровь, струившуюся из раны, они совершили обряд «ушык-тау», чтобы изгнать болезнь.
Звучало заклинание:
– Ушык! Ушык! Ушык! Помоги вылечить, пророк Юсуп! Ушык!.. Ушык! Ушык!.. Это не мы лечим, а лечит черный баксы[18] из Алдая! Ушык! Ушык! Ушык!
Мусреп распорядился:
– Теперь скорее! К доктыру, в Стап! Бекентай! Веди в поводу лошадь бия!
Бекентай впереди, а Мусреп и Садыр поддерживали Есенея в седле с обеих сторон. Артыкбай-батыр прикрывал сзади.
– Ойбай, потише, шагом, шагом… – застонал Есеней, они с места пустили коней вскачь.
А шагом – значило самим попасть в плен, Мусреп крикнул:
– Скачи, Бекентай! Не останавливайся! Скачи! Отступавшие сарбазы заметили, что Есеней покидает поле боя с самыми опасными для них батырами, и приободрились, начали охватывать их кольцом, а часть – настигала сзади.
Дело могло кончиться плохо, но тут, на счастье, подоспела казачья сотня, из Стапа. Казаки рассыпались цепью, некоторые из них держали наизготовку пики, солнечные лучи плавили обнаженные шашки… Сарбазы, почти настигшие Есенея и его батыров, стали благоразумно отставать, но напоследок еще просвистело в воздухе несколько прощальных стрел. И одна из них нашла Артыкбай-батыра, который по- прежнему скакал позади всех, поразила прямо в крестец…
Останавливаться, совершать обряд ушыктау – было не до этого… На ходу он своей рукой выдернул стрелу, швырнул на землю – и продолжал горячить коня, не замечая боли. Он и слова не сказал, что ранен, пока не встретились с казаками. Даже – как ни в чем не бывало – по-русски поздоровался с сотником: «Дырасти…» И только теперь, когда Есеней и все они находились в безопасности, повалился с седла.
Есенея и Артыкбая на верблюжьих вьючных седлах отвезли в Стап, положили в военный госпиталь. Есеней через месяц вернулся домой – верхом. А Артыкбай-батыра не отпускали шесть месяцев и в аул повезли на санях. С тех пор и навсегда обе ноги у него стали безжизненными – даже с посторонней помощью он шага ступить не мог. Люди говорили, если бы он не сам выдернул стрелу и не швырнул бы ее в степь, если бы той же стрелой его товарищи совершили обряд изгнания боли – ушыктау, то и не потерял бы ног. Ведь Есенея сперва тоже ранило, но для него все закончилось благополучно…
Есеней в тот месяц неподвижно лежал в госпитале, но не бездействовал. Были у него тайные замыслы, которые, казалось, близки к осуществлению теперь, после того, как он долго не признавал Кенесары, упорно сопротивлялся ему и в конце концов заставил уйти. Кенесары понял, что казачьи сотни поддержат керей- уаков против него, и больше не тревожил не покорившиеся ему аулы. Он откочевал на юг, держа путь к предгорьям Алатау.
Все это ставил Есеней себе в заслугу и думал, как лучше использовать свои преимущества. Не случайно ездил он тогда и к ага-султану, заранее зная, что Чингис ничего не захочет предпринять против родича… Отпрыски ханов не могут не мечтать о ханстве. Чингис Валиханов не выстудил против Кенесары, позволил тому длительно грабить округ, тем самым допустил раскол среди казахских племен и предал интересы русского правительства… Если эти мысли внушить губернатору Сибири, они станут жечь его, как жжет расплавленный свинец!..
Чингис не зря опасался – у Есенея действительно есть такой человек, для которого уши губернатора всегда открыты. Не посторонний человек – тот самый нагаши,[19] брат, Турлыбек Кошен-улы, видный чиновник, советник губернатора по делам всех шести казахских округов.
Есеней, чтобы не терять времени, послал за Турлыбеком, и тот приехал в Стап. Рана у Есенея не заживала, гноилась, и, мучимый болью, он встретил родственника раздраженно:
– Для чего, спрашивается, ты околачиваешься там, у себя в Омске? Сколько можно терпеть, чтобы ублюдки-торе сидели на нашей шее? Неужели у вас до сих пор не поняли, кто такой – Чингис? Что он оказал большую помощь Кенесары – тем, что отказался помочь мне, не выступил против него.
Турлыбек почтительно ответил:
– Есеке… Такое мнение все больше укрепляется в канцелярии губернатора… Однако…
– Однако не осмеливаются его тронуть, это ты хочешь сказать? – перебил он. – Без тебя знаю! Тогда хоть мне развяжите руки. За пять суток я доставлю его к вам в Омск, связанным, он и рукой пошевелить не сможет!
Выпускник Омской семинарии, человек городской уже не только по одежде – черная тройка, жестко накрахмаленный стоячий воротничок, – Турлыбек, в отличие от степного упрямца и гордеца Есенея, был
