– Паша, – сказал я, – мы перехватили гонца, немого. Бумагу при нем нашли, вот она.
Синан-паша сорвался с дивана, выхватил письмо у меня из рук.
– Позови кехаю! – приказал он.
Я позвал.
– Читай! – приказал он кехае.
Меня не спровадили, так что я услыхал тоже.
– «Высокославному моему повелителю. Сегодня, ре-биулэвела[10] четвертого дня 886 года, почил всесветлый султан Мехмед-хан Гази. Войско еще не ведает о его кончине, а стоит то войско в Ункяр-чаири. Остаюсь в ожидании приказаний моего высокославного повелителя».
– Кто же этот повелитель, а? – Синан-паша опять схватил бумагу и стал разглядывать, будто надеясь прочесть. – Имени не указано? Кто писал и кому?
– Не указано, – ответил кехая.
– Да что же это? – До Синан-паши только тут дошло, какую он услыхал весть. – Мехмед-хан скончался? Может, путаница какая?
– Нет, похоже, правда, – сказал кехая. – Раз кто-то поспешил послать известие, да еще и тайно.
– Почему тайно – про то я догадываюсь. Кабы Баязиду сообщали, шурину моему, для чего бы таиться? Другому кому-то весть посылают, а вот кому – знаешь, нет?
Я скумекал раньше кехаи. Мы хоть роду невысокого, но о таких делах простой солдат больше наслышан. Среди нас давно уже исподтишка поговаривали, что Мехмед-хан еще не решил, кому из сыновей оставить престол, и потому услал обоих подальше. Потому что – слух шел – вельможи и муллы держали сторону Баязида, а Джем нашенский был, к войску имел расположение. Вот ум у Мехмед-хана и раздваивался.
Чуть только Синан-паша рот раскрыл, я сразу подумал: письмо послано Джему! Но помалкивал. Синан- паши теперь на свете нету, так что могу вам открыть: надеялся я, что не додумается он до истины, иначе – плохо будет Джему. Но у паши хоть своих мозгов не густо, зато прихлебателей навалом.
– Эти стамбульские мерзавцы призывают Джема, – подсказал кехая.
– Ну да? – У Синан-паши отвисла челюсть. – Да как они посмели! Знают ли, что играют с огнем! В империи есть законы и есть кому эти законы блюсти!
«Эх, – подумал я про себя, – видно, так уж на роду Джему написано. Надо же, чтобы из всех анатолийских пашей письмо попало именно тому, кто держится за шехзаде Баязида. А почему? Больно дорога ему наша держава? Как бы не так! Потому что станет он тогда зятем султана, вот и вся причина. Ну, чему быть, того не миновать! Не нашего это ума дело».
Синан-паша и кехая зашептались промеж себя в стройке, и не слыхать мне было, что они замыслили, но потом паша обернулся ко мне:
– Этем, – говорит, – немого прикончи немедля. Не пытай, не снимай допроса, все ясно и так. Сегодня же выступите вместе с кехаей в Амасью, возьмете с собой десятка два солдат. Явитесь к шехзаде Баязиду и отдадите ему эту бумагу. А я через четыре дня прибуду в Ункяр-чаири. Скажешь Баязид-хану, что он всегда может рассчитывать на мою саблю.
Так оно и произошло. Еще засветло двинулись мы в путь. Кехая вез письмо, а я должен был оберегать его в дороге, как бы с ним чего не стряслось!
Позднее, когда Баязид-хан стал султаном, часто вспоминал я дни и ночи, проведенные по дороге в Амасью. Раздумывал о том, что тоже ведь малость помог Баязиду взойти на престол. И мучила, точила меня совесть. Впрямь ли не понимал я, что ждет нас при Баязиде? Почему же я тогда ничего не предпринял? Почему все наше войско ничего не сделало, чтобы ему помешать? Ведь несколько дней кряду впереди меня ехал человек, везший шехзаде ту самую, наиважнейшую бумагу – что мне стоило пришибить его и спокойно убраться прочь?
После-то, когда стало ясно, куда что повернуло, рассуждать легко. Да еще и то понять надо: как правоверному замахнуться на священный закон? Баязид-хан унаследовал престол по закону, право было на его стороне. Мне ли, простому балтаджибаши, начальнику стражи Синан-паши, лезть в дела государственные?
Я ехал за кехаей, охранял его.
Без всяких приключений прибыли мы в Амасью.
Было это 12 мая, в полдень. За несколько часов до нас прискакал сюда гонец из самого Стамбула, принесший Баязиду ту же весть. Когда мы въехали в город, на улицах уже кишел народ. Все высыпали из дому, чтобы поглядеть, как Баязид в траурных одеждах прошествует через город. Таков обычай.
Народищу было столько, что, пока мы проталкивались через толпу, шехзаде уже вышел из конака. Тогда я впервые увидал Баязида, до того доводилось только слышать о нем.
Наследник султана шел босой. Обычай не требовал этого, но он желал показать, как глубоко и смиренно его страдание. Шехзаде был в черном халате без единого украшения, длинном, до самой земли, опоясанном бечевкой. Чалма на нем тоже была черная.
Мы сумели пробиться вперед, так что я видел Баязида вблизи. Мехмед-хана мне тоже случалось видеть – он всегда проезжал перед войском, когда мы строились в поход, его каждый солдат знал в лицо. К вашему сведению, Баязид нисколько не походил на своего отца. Росту, правда, тоже низкого, но не толстый, а тощий, сухой, как пустынник. Должно, потому из всех мужских занятий он только и умел, что стрелять из лука, для этого много силы не требуется, да и храбрости тоже, от неприятеля ведь находишься далеко.
Пока двигалось траурное шествие, я глядел на босые ноги шехзаде и меня разбирал смех. Сразу видать, что сроду он до этого босиком не ходил – потому ступал, как по колючкам. Ноги у него были как палки – худющие, ступни узкие, пятки острые. И руки – такие же. Он еще их у пояса скрестил – ни дать ни взять дервиш! И лицом Баязид тоже смахивал на дервиша или муллу. Бледный, раздумчивый какой-то. Говорили, оттого это, что ума в нем много, ум, дескать, силы из него высасывал. Какое там! Мехмед-хан тоже не дурак был, а шея – что у быка.
