«О господи, ну и бессердечные стали теперь люди!.. Даже закон спустя определенный срок прощает несчастного, совершившего какой-либо проступок, правительство время от времени объявляет амнистию, но человек, нет, никогда не простит! Если ты по глупости насыпал соль в чью-нибудь кашу, хоть сто лет пройдет, кости твои истлеют в могиле, но люди все равно будут тыкать в твоего правнука пальцем и говорить: «Взгляните, в кашу дедушки такого-то насыпал соль прадед вот этого мальчишки…»
Дядюшка Абдурауф сердито отряхнул полу халата, поднялся с места, несколько раз громко повторил: «О господи, прости нас, грешных» — и, выйдя со двора, посмотрел в оба конца улочки, удостоверяясь, не идет ли еще кто.
Нет, никто не шел. Сеял мелкий нудный дождь. Больше, наверное, никто не придет, пора начинать заупокойную молитву.
Видимо, кто-то в свое время проклял усто Акила, раз в день его похорон идет дождь. Вот уже третьи сутки не переставая льет он и льет с неба. Оступись, сойди на шаг с тропки, — и по щиколотку увязнешь в грязи.
Вчера к вечеру начало было снежить, но как-то незаметно снег опять сменился дождем. Куда как лучше, если бы снег шел подольше и покрыл землю, словно одеялом. Ведь, чтобы донести по такой грязи до нагорного кладбища тяжелый гроб, нужно по меньшей мере два десятка здоровенных парней. А народу собралось всего-то человек двадцать, да больше половины таких, как дядюшка Абдурауф, — людей преклонных лет. Хорошо еще, если они сами себя дотащат до места погребения.
Сказать по правде, не дождь причина того, что на похоронах так мало народу. Зачем скрывать?.. Время сейчас мирное, хорошее, жизнь дешевая, поэтому на свадьбу люди могут и не прийти, но на похороны являются обязательно. Пусть вместо дождя хоть камни сыплются с неба — на похороны поспешат. Значит, все дело в самом покойнике. Пусть аллах простит его на том свете, руки у него были золотые, но мастерство свое он уносит с собой в могилу. Некрасиво, даже ученика после себя не оставил…
Прежде, когда речь заходила об усто Акиле, односельчане отзывались о нем с некоторым осуждением, затем стали говорить резче, а в конце его жизни уже прямо в лицо ему бросали колкие и обидные слова. Упреки были небезосновательны. Когда мастеру перевалило за шестой десяток, а о человеке, который бы его заместил, и слыхом не было слыхать, односельчане совсем охладели к усто. Даже то уважение, которое они питали к его искусству, постепенно начало угасать и забываться. Вот и сейчас, человек умер, а в него все еще швыряют палки…
В начале зимы случилась история, вконец испортившая отношение людей к усто Акилу.
Однажды по колхозному радиоузлу объявили, что из центра приехал какой-то ученый и прочтет лекцию о морали, о новых и старых традициях народа. Желающие, мол, пусть поспешат в клуб. Дядюшка Абдурауф не внял этим уговорам. Он уже не раз слышал скучные, нагоняющие сон лекции, и одно упоминание о лекции вызывало в нем раздражение. И впрямь, оставляешь теплую комнату, с надеждой в душе тащишься по грязи и слякоти в клуб, и на тебе! Заведут рассказ о пятнах на солнце или о лечении болезней, о которых никто и не слыхивал, или о чем-нибудь другом, ничего общего не имеющим с сегодняшней жизнью, наболтают всякого и расходятся, говоря — аминь, аллах велик, спасибо за внимание, приходите еще…
Дядюшка Абдурауф в клуб не пошел. Но его сын Нодирджон, вернувшись оттуда поздним вечером, очень расхваливал лектора.
Во-первых, сообщил он, приезжий рассказал много нового и интересного, а во-вторых, окончив лекцию, спустился в зал и, сев среди людей, сказал:
«А теперь давайте побеседуем, и если у кого-нибудь имеются вопросы — спрашивайте». Один задал вопрос о браке и разводе, второй, защищая какой-то старинный обычай, завел с гостем целую дискуссию. Но самое интересное выкинул, конечно, Кучкарбай.
Есть в кишлаке Хисорак один такой всезнайка. Неплохой человек, но уж слишком прямой. Вот этот самый Кучкарбай встал с места и сказал, что мораль и старинные традиции нашего народа осуждают того мастера, который не подготавливает себе смены. В старину таких людей просто изгоняли из общины.
— А как новые правила оценивают такого человека? — спросил Кучкарбай и сел.
Гость ответил, что новая мораль и традиции осуждают такого ремесленника еще больше, привел несколько примеров, говорил о долге каждого человека перед обществом, подчеркнул, что такой проступок перед народом является большим грехом.
Усто Акил тоже присутствовал на лекции. Нодирджон рассказал, что после такого разъяснения усто Акил с грохотом отодвинул стул и быстро вышел из клуба.
Доброе сердце всегда болит за других, говорится в народе. Недостойный поступок совершил усто Акил, а дядюшка Абдурауф вот уже второй день переживает из-за этого. Он то обвиняет людей в бессердечии, и тогда его сосед, усто Акил, кажется ему человеком несправедливо обиженным; то вновь вспомнит, что отношение людей к усто Акилу не лишено справедливости. Конечно, тяжело, когда в таком большом колхозе, объединяющем больше десятка разбросанных далеко друг от друга кишлаков, нет своего столяра. В городе все было бы просто. Нет мастера в одном квартале или, к примеру, есть, но набивает себе цену, можно сразу побежать в соседний квартал. Как говорится, если ты не полюбишь, другие найдутся… Иное дело в колхозе. Правда, колхозные строения теперь большие-пребольшие, один мастер не справится. Правление подписывает договор с какой-нибудь строительной городской или районной организацией, и, глядишь, назавтра оттуда уже тянется вереница машин с мастерами, подмастерьями, и работа закипает. Не проходит и полугода, и уже готов, к примеру, распрекрасный коровник. Да такой, что если пешком пройти его из конца в конец, из сил выбьешься…
— Отец, идите сюда, вас зовут!
Голос Нодирджона оборвал нить рассуждений и воспоминаний дядюшки Абдурауфа. Прежде чем вернуться в дом, старик еще раз оглядел улицу, лужи и раскисшую глину.
Да, видно, уж никто не придет. Дольше ждать нельзя…
Прочли заупокойную молитву.
Подняли гроб с телом и вышли за ворота. Женщины, которые до сих пор находились в комнатах, с воплями и причитаниями высыпали во двор.
— На кого вы меня оставляете, одинокую, хозяин мой?! Ох, кто же теперь будет разделять со мной горести и радости, господин моей судьбы?! — причитала вдова усто Акила.
Вытерев тыльной стороной две-три слезинки, скатившиеся по морщинистому лицу, дядюшка Абдурауф прибавил шаг. Он не однажды руководил траурными процессиями. И сейчас ему хотелось выйти вперед и, как всегда, поторопить молодых людей, несущих гроб: «А ну, молодцы, давайте-ка поднажмем хорошенько!» По неписаному закону считается благостным делом провожать мусульманина в последний путь как можно быстрее, чуть ли не бегом. Но, увидев, как тяжело ступают по вязкой, словно тесто, земле люди, несущие гроб, дядюшка Абдурауф ничего не сказал.
Бедный усто Акил, обидел его бог детьми — дал всего одного сына, да и тот не смог поспеть к похоронам. Правда, отец с сыном не пылали нежностью друг к другу. В свое время сын закончил институт и взял себе в жены девушку из города. С тех пор отец не разговаривал с ним. Только в последние два года у них восстановились родственные отношения. Сын работает инженером на каком-то далеком руднике, пять- шесть раз в год у ворот усто Акила появляется грузовик, крытый брезентом, и тогда соседи узнают, что в гости к усто приехал его сын.
Хорошо, что Нодирджон не отправился вчера на свою ферму. Утром жена усто с воплями и рыданиями вынесла новый халат и поясной платок, протянула Нодирджону, попросила его надеть и, как водится, вместо своего друга, сына усто Акила, возглавить похоронную процессию.
— Хорошо, тетушка, так или иначе я пойду впереди гроба дяди, — ответил Нодирджон, — но халат унесите домой, у меня есть все, что нужно.
— О сыночек мой, не перечь мне в такой черный день, не прибавляй мне еще больше страданий, — громко рыдала вдова.
И вот Нодирджон, выбирая дорогу, где поменьше грязи, шел впереди гроба, открывая путь к кладбищу.
