местное население мылось дома в больших деревянных лоханях. Нам такое мытье не подходило, поэтому пришлось для бани рубить сосновый лес, росший недалеко от деревни. Узнав о наших планах, поляки забеспокоились. Оказывается, то был панский лес и, если пан вернется, то он взыщет с нас его стоимость. Но мы не нуждались в согласии пана, а жителям было сказано, что этот лес теперь не панский, а крестьянский, и пана здесь больше не будет. Эти заявления встречались благосклонно, но все же вера во всемогущество пана не могла так быстро уйти, ведь веками сидели на шее крестьян эти паны.
Лес рубился, и строилась баня. Через три дня она была готова. После помывки личного состава батальона я предложил солтусу перемыть всех жителей деревни. Выделил для этой цели мыло, отличное хозяйственное мыло, не чета немецкому пескообразному. Поляки, которые за годы войны успели позабыть цвет и качество настоящего мыла, сердечно благодарили нас за эту роскошь.
Деревня, в которой располагался батальон, стояла несколько в стороне от большой дороги, однако время было военное, и в деревню вполне могли попасть случайные прохожие или нежелательные элементы. Поэтому, считая себя начальником гарнизона, я принял решение закрыть свободный доступ в деревню и выставил постоянные посты с обоих концов поселка. Жители постепенно приучились получать пропуска для въезда в деревню. Никто не спрашивал их, куда и по каким делам они отлучаются из деревни. Это мероприятие в скором времени полякам понравилось, так как в отличие от других мест в нашей деревне никаких ЧП не было. К сожалению, в тех местах, где дислоцировались стрелковые полки, ЧП были не редкостью, случались и эксцессы в отношении местного населения. Поляки, выезжающие к родственникам в другие поселки, хорошо знали об этом.
Мы провели соответствующую разъяснительную работу с личным составом батальона, запретили ему брать что-либо без спроса у хозяев, брать в долг или покупать на советскую валюту. Эта мера оправдала себя и позволила сохранить нормальные взаимоотношения с местным населением.
29 декабря хозяин дома, в котором я находился на постое, сообщил, что на улице меня ждут жители деревни. Я предложил им зайти в дом, но хозяин сказал, что они этого сделать не могут. Выхожу на крыльцо, перед домом стоят восемь человек поляков во главе с солтусом. Увидев меня, они сняли шапки и поклонились мне в пояс. Чего-чего, но такого номера я никак не ожидал! Меня аж в жар бросило, повеяло такой допотопной древностью, что в душе все перевернулось. Но я быстро сообразил, что эти люди просто привыкли ломать шапку перед начальством, ведь Польша — буржуазное государство, и простонародье всегда находилось под властью пресловутых панов-помещиков.
Солтус объявил цель визита: в связи с приближающимся новым 1945 годом жители деревни решили в знак уважения к Советской Армии, за тактичность советских солдат и отсутствие ЧП с благодарностью преподнести им свой скромный подарок. Подарок лежал рядом: две свиных туши, десятка три куриных тушек и несколько посудин с самогоном. Сердечно поблагодарив за внимание и подарок, я в категорической форме отказался от него, но солтус и поляки были непреклонны, пришлось уступить и принять подарок на склад батальона.
В свою очередь спросил солтуса, может ли он для встречи Нового года выделить в своем доме две комнаты. Ответ солтуса был потрясающим: «Я, моя семья и весь дом в вашем полном распоряжении!» После такого душевного жеста попросил всех присутствующих мужчин принять совместно с нами участие во встрече Нового года. Потом дал задание солтусу подобрать для участия в празднике на его усмотрение гостей, особенно молодых женщин и девушек. Следует отметить, в деревне совсем не было молодых мужчин и мальчиков-подростков, все они были угнаны в Германию.
К вечеру того же дня прибыла автолавка военторга, в которой был спирт-ректификат. Офицеры батальона, узнав о подарке поляков и моей договоренности с солтусом, взялись обеспечить праздничное торжество всем необходимым.
На встречу нового 1945 года мы пригласили все командование дивизии. Комдив Перевозников выделил нам начальника штаба полковника Турьяна и начальника связи майора Куликова, асам, сердечно поблагодарив, отказался. Сказал, что нельзя никого обижать, и что вместе с Кустовым и другими работниками штаба они встретят Новый год в других частях дивизии.
Гостей я рассадил вперемешку с таким расчетом, чтобы мои офицеры, сержанты и солдаты-отличники сидели между поляками и женщинами. Тем самым была создана непринужденная уютная обстановка, исчезла скованность.
Ровно в полночь полковник Турьян произнес короткую речь, поздравил всех присутствующих от имени командования 2-й стрелковой дивизии с новым 1945 годом и пожелал им всего самого хорошего в жизни.
После первого тоста встал весьма древний старик и обратился к присутствующим с такими словами: «Я прожил долгую жизнь, исколесил в молодости в поисках заработка чуть ли не всю Россию и всю жизнь терпел унижения. Царские офицеры нас не замечали, офицеры Пилсуд-ского сравнивали нас со скотом, а немецкие офицеры считали нас, поляков, даже хуже, чем скот. Просто не верится, что сегодня мы, поляки, сидим в кругу советских офицеров и солдат и встречаем Новый год как задушевные друзья. Пан полковник пожелал нам счастья, а я, не скрывая слез радости, пью за скорую Победу, за ваше счастье!».
Полковник Турьян спиртного не употреблял и в скором времени отбыл, захватив с собой и майора Куликова.
На третий тост поднялся еще один старик и сказал со слезами на глазах: «Тридцать рокив я не пил этого драгоценного напитка, желаю всему русскому народу счастья!»
К тому времени молодежь уже танцевала, старший сержант Алексей Каратаев поднимал всем настроение игрой на своем баяне, старички тихонько беседовали и тянули горилку. Вечер удался на славу, все остались весьма довольны.
Дивизия получила приказ: в ночь на 18 января начать выдвижение на рубеж реки Нарев. Нам предписывалось скрытно оставить польские деревни. Можно тайно передислоцировать отделение или взвод. А целый полк? Если покидаешь насиженное место со всем своим обозом, очень трудно сохранить тайну. А когда связисты начинают снимать линии связи, тут уж яснее ясного всякому, что войска уходят. Накануне нашего перебазирования пришел ко мне солтус. «Жаль, что вы уходите, — сказал он, — мы опять будем подвергаться опасностям, хотя и в тылу ваших войск». Захотелось его успокоить: «Вы напрасно волнуетесь, немцы сюда больше не придут, да и ваш пан, пожалуй, тоже не сунется». Все же я заметил, во всех домах, где жили поляки, затопились печи в избах.
В Восточную Пруссию!
Мы выступали в 2 часа ночи 18 января. Провожать советских солдат вышла вся деревня. Каждому солдату и офицеру был вручен кулек с домашним печеньем. Поляки сопровождали нас далеко за деревню, провожали как родных, прощались задушевно, сердечно, с поцелуями, с пожеланиями скорой победы и возвращения домой.
2-я стрелковая дивизия заняла исходное положение на отлогом берегу р. Нарев, в кустах имелись выемки-ямы, где мы и разместились. Всякое движение днем было запрещено, костров не разводили, пища доставлялась один раз в сутки ночью. Вот тут-то и пригодились польские кулечки. А на противоположном обрывистом берегу, усеянном огневыми точками, сидели фашисты. Берег казался нам неприступной крепостью, стена стеной.
24 января наша артиллерия начала «перепахивать» передний край противника. Артподготовка продолжалась в течение нескольких часов. Не выдержав такого ураганного огня, фашисты отошли, так и не сделав по нам ни одного выстрела. Наши пехотинцы с большим трудом карабкались в гору, обозы и артиллерия были затянуты на высокий берег с помощью трактора и длинного стального троса.
Наконец-то мы вошли в пределы Восточной Пруссии, откуда пришла к нам война, принесшая столько страданий нашему народу!
На горе стоял небольшой городок Визна, жители оставили его до нашего прихода, несколько домов горело.
Часть батальона связи была впереди вместе с полками. Солдаты поймали оставленную немцами корову, забили ее, стали готовить обед. Один из солдат подоил другую корову, молоко, которого не видели
