молодым картофелем, который предложили нам прямо с грядки. Приготовленная пища из свежего мяса утолила наш голод, но вовсе не улучшила настроения, особенно нас двоих, покидавших свои родные места. Девицы прямо сказали: «Куда же вам дальше отходить? Оставайтесь, здесь найдется, кому вас приголубить». Только одна из них была замужем и имела ребенка. Афанасий начал уточнять, кому он может стать утехой, но я положил руку на кобуру револьвера, и он все обратил в шутку.
Я все время чувствовал себя виноватым перед родительницей, сестрами и братишкой, что не смог отойти от железной дороги на 30 километров и увидеться с ними хоть один час. Позже я понял, что поступил тогда правильно, иначе оказался бы припертым к перевалам Кавказского хребта и в лучшем случае попал бы в плен.
Мы снова вышли на большак, ведущий к нашему пункту назначения. Колонны автомобилей и гужевого транспорта пылили на грунтовых дорогах. Вечер застал нас у одного хутора недалеко от Георгиевска, там мы и остановились на ночлег. Старушка, приютившая нас, намекнула на то, что ее сосед припрятал под кукурузными стеблями колхозный тарантас, на котором возил председателя, и пару коней. Афанасий вскрыл утайку гужевого транспорта и конфисковал в пользу армии. На следующий день ехали мы на своей линейке. Преимуществ перед пешим маршем было больше, чем недостатков. Во второй половине дня мы увидели справа от дороги строения какой-то фермы, откуда военные несли забитых кур. Мы тоже свернули и получили десяток тушек. Вечером мы были в городе Прохладном, где уже дымила полевая кухня, и привезенные нами куры были весьма кстати.
И снова новая задача на переход, теперь уже до узловой станции Беслан, куда мы добирались на своем транспорте. С этой станции ехали поездом до города Орджоникидзе. Это был город моего военного училища. Разместили нас во втором пехотном училище, которое полностью было выведено на фронт. Нам была прочитана лекция на тему: «Особенности совершения маршей в горно-лесистой местности». Я не запомнил ни одного из правил той убогой лекции, построенной на положениях боевых уставов.
Утром в конце августа курсы походной колонной выступили с двумя повозками и походной кухней по Военно-Грузинской дороге через Крестовый перевал. На выходе из города я окинул взглядом до боли знакомую мне проходную и корпуса своего училища. На территории никого не было видно, видимо, и оно уже сражалось на подступах к Сталинграду. Военно-Грузинская дорога была мне знакома на протяжении десяти километров. По ней мы ходили на стрельбище, по ней совершали марш-броски и в составе караула ходили на охрану водонасосной станции, питавшей весь город водой. Сейчас уже трудно вспомнить, сколько дней продолжался наш марш в 202 км от училища до Тбилиси. Но до грузинской столицы мы не дошли. Нас погрузили на открытые платформы в городе Мцхета и повезли по железной дороге до Сухуми, где и выгрузили, разместив в лесу недалеко от моря.
Еще пару слов об Афанасии Ельникове. Как-то возвращались мы из города в свой лесной табор через железнодорожную станцию, где имелся продовольственный пункт для проезжавших воинских команд и отдельных военнослужащих. Здесь можно было получить продовольствие в виде сухого пайка или горячую пищу в столовой по продовольственному аттестату, выдававшемуся всем командированным. В то время бланков аттестатов не имелось, и писались они от руки на любом листике бумаги с прикладыванием печати. Об этом и вспомнил мой друг Афоня. Такой аттестат на свое имя он получил на два человека, когда командировался из своего кавалерийского полка на курсы, Прибыв в наш «колледж», он не успел сдать его в хозяйственную часть. Сейчас он вспомнил о нем и тщательно рассматривал этот документ, размышляя, как из него извлечь наибольшую выгоду. В аттестате было написано, что старший лейтенант Ельников А. И. и с ним один человек по такое-то число удовлетворены продовольственным пайком. После этого прошел уже месяц. За прожитое время на продовольственных пунктах пайки не выдавали и можно было получить только наперед на трое суток. Не смущаясь, он в почтовом отделении дописывает к слову «один» «надцать» и получает сухим пайком на трое суток тридцать шесть сутодач. Это составило несколько буханок хлеба, пакет сухарей, несколько банок тушенки и рыбных консервов, была и местная брынза из овечьего молока. За буханку хлеба кладовщик дал нам пару мешков, и все это продовольствие мы унесли со склада. Напрасно я переживал и волновался. Все обошлось без последствий. Оставив булку хлеба, немного сухарей, брынзу и консервы, Афоня тут же обменял хлеб и сухари на «чачу» — грузинский виноградный самогон, — и мы удалились в наш лагерь.
Через пару дней нам объявили о распределении всех бывших слушателей курсов по армиям Закавказского фронта. Мне предстояло убыть под Новороссийск в 47-ю армию, а Афанасию в 18-ю армию. Мы переживали, что пути наши расходятся. Курсы расформировывались, так как на этом фронте таковые были свои.
Мы прибыли в отдел кадров фронта, где мой друг сумел провернуть еще одну операцию. За время отступления и длительных маршей наша обувь пришла в полную негодность, да и гимнастерки с шароварами прохудились на локтях и коленях. Афанасий разведал, что здесь есть вещевой склад, и за бутылку чачи договорился о замене нашего поношенного обмундирования. Вернулся он со склада в новом обмундировании и потребовал, чтобы я следовал за ним на склад. Заведующий предложил нам подобрать одежду по росту и взамен оставить свою поношенную. Мой друг успел надеть на меня два комплекта. Выйдя со склада, я разоблачился, и он тут же поменял второй комплект снова на чачу и грецкие орехи. Каково было наше разочарование, когда мы убедились, что наши брюки и сорочки оказались из обыкновенной сатиновой ткани и даже не цвета хаки, а серого. Но тогда об этом не задумывались. Еще хуже было, когда вместо наших разбитых «кирзачей» нам выдали английские ботинки из свиной кожи, сильно походившие на футбольные бутсы. Афанасий оставил свои старые сапоги со шпорами, а я в придачу получил к ботинкам пятиметровые «голенища», как именовали тогда обмотки. В этой одежонке пришлось встретить и провести на перевалах зиму, получив к холодам телогрейку тоже из сатиновой ткани и башлык из серой байковой фланели, так как тогда даже солдатских ушанок не было.
В один из дней я был назначен сопровождающим на автомобиль, на котором наши офицеры отправлялись в 18-ю армию. По единственной приморской дороге движение автотранспорта было весьма интенсивным. Часто возникали пробки. У одной из них, где заглохла полуторка, мы остановились. Вдруг появилась кавалькада легковых автомобилей. Из второй машины вышел знакомый всем по своим усам маршал Буденный С.М. и подошел к кабине полуторки, в которой спал техник-интендант первого ранга. Шофер маршала окликнул его, и тот предстал перед очами командующего войсками фронта. Семен Михайлович отвесил ему зуботычину, а у шофера мигом спихнули машину на обочину, освободив проезд.
Расставание с моим другом было теплым. Он беспокоился, что я со своим характером сгину без его опеки. Более чем месячная дружба на дорогах войны сблизила нас, как земляков. Жалко, что мы не обменялись домашними адресами, хотя я прекрасно помнил его хутор Надежда в шести километрах от Ставрополя. Несколько раз писал туда в послевоенное время, просил узнать однополчан-ставропольчан, но так ничего не смог выяснить о его судьбе.
Северокавказский фронт
Через пару дней получил и я направление под Новороссийск. В Фальшивом Геленджике размещался штаб Черноморской группы войск. Командующим ею был генерал Петров И. Е., а Членом Военного Совета у него был Л.М. Каганович, народный комиссар путей сообщения и член Политбюро ЦК ВКП(б). Все отделы полевого управления 47-й армии размещались в окрестностях Геленджикской бухты, и в составе одной из групп я прибыл в отдел кадров этой армии. Вскоре на армейские курсы младших лейтенантов из наших офицеров отобрали нескольких человек в качестве командиров учебных взводов, в число которых попал и я. Подбор производился по принципу наличия фронтового опыта и методических навыков. Курсы находились в греческом селе Пшада, где-то между Геленджиком и Туапсе.
Армия держала оборону на широком фронте на левом фланге Черноморской группы войск, входившей в Закавказский фронт. В ее состав входили 318, 337, 383, 216,176 и 339-я стрелковые, 242-я горнострелковая дивизии и три отдельных стрелковых бригады. Передний край фронта простирался от станицы Азовской на правом фланге до Цемесской бухты у самого Новороссийска по северному подножию гор Главного Кавказского хребта.
