Итак, из не состоявшегося слушателя фронтовых курсов я превратился в командира учебного взвода и преподавателя почти всех военных дисциплин трехмесячных армейских курсов младших лейтенантов. Нам вменялось в обязанность обучать курсантов тактике пехотных подразделений, огневому делу, материальной части всего стрелкового оружия, строевой подготовке, физкультуре и рукопашному бою, инженерной подготовке, топографии и всем уставам. Из преподавателей-специалистов был только химик. Организационно курсы включали две стрелковые и одну пулеметную роты, в каждой по три учебных взвода. Возглавлял курсы подполковник, у которого в подчинении был и начальник учебной части и три командира учебных рот. В каждом учебном стрелковом взводе было по одному ручному пулемету и личное оружие курсантов, с которым они пришли из боевых частей, чаще всего это были карабины и реже автоматы ППШ. Никаких учебных пособий, естественно, не было, в том числе и уставов и наставлений, так как курсы создавались на пустом месте. Курсантами являлись рядовые и сержанты из стрелковых частей и подразделений. Образование курсантам требовалось иметь не ниже семи классов. Но были воины и с начальным образованием, которые проявили себя в бою на сержантских должностях. Пулеметчиками были матросы в основном из бригад морской пехоты, которые комплектовались экипажами затонувших кораблей и матросами из всех береговых тыловых служб. Моряков можно было узнать только по морской экипировке да блатным одесским песням.
За три дня мы пополнились и организационно оформились. Мой первый взвод первой роты разместили в помещении поселкового детского сада, состоявшего из двух комнаток. Нам выдали матрасные чехлы, которые курсанты наполнили опавшими листьями, и мы спали прямо на полу, укрываясь шинелями. Командиром роты был назначен старший лейтенант, имевший парадно-выходное обмундирование с довоенными знаками различия. По всему было видно, что он еще не нюхал пороха. Он совершенно не вникал ни в организационный, ни в учебный процессы взводов. Скорее всего, у него была «лохматая рука» в верхах, о чем нам было неведомо, так как он даже взводным не представился, как, впрочем, и всей роте.
Расписание занятий было составлено на все взводы одно, и мы приступили к работе. Два дня я нажимал на тактические занятия, отрабатывая те приемы, которым нас учили год тому назад, хотя и с учетом только что вышедшего Боевого устава пехоты, часть 1-я (БУП-42). По основным положениям нового устава начальник курсов сделал для командиров обобщенное сообщение, и мы его приняли к руководству. Речь в основном шла об изменении боевых порядков: о введении пехотной цепи в наступлении и сплошной линии траншейной обороны до батальонного уровня, а также о месте командира в бою. Эти положения получили свое дальнейшее развитие в 1943 и 1944 годах в специальных наставлениях по прорыву позиционной обороны противника и по организации огня в нашей позиционной обороне, которое основывалось на полученном опыте боев.
Видимо, на третий день занятий в конце сентября после завтрака я вывел курсантов на занятия по строевой подготовке в прилегавший колхозный сад, уже сбросивший листву. Я показал, какие необходимо отрабатывать приемы и приказал командирам отделений приступить к занятиям самостоятельно. Один из курсантов сообщил мне, что в расположение взвода проследовал начальник курсов с начальником учебной части. Я бегом бросился им докладывать и уже в помещении вдруг услышал визг бомб и два разрыва на месте, где проходили занятия. Мы упали на пол, потом я вскочил и бросился к местам разрывов, откуда слышались стоны раненых. Все начальство сбежало, и я остался с убитым сержантом и шестью ранеными без всякой медицинской помощи. Начальник курсов слышал стоны, но не направил к раненым даже санитарного инструктора курсов.
Перевязав им раны разорванным бельем и полотенцами, я помог раненым выйти на улочку, где проезжала колхозная повозка, на которой я и отвез их на медицинский пункт для проходящих раненых, расположенный в крайней хате на западной окраине села. Меня приняли врач с медицинской сестрой и санитаркой. Врач сообщила о том, что никаких обезболивающих средств не имеет, а располагает только скальпелем и стираными бинтами. Для обработки ран солдатам просила выделить пятерых крепких человек, которые смогли бы держать каждого раненого за руку или ногу и за голову. Первым положили помощника командира взвода, у которого была проникающая рана в грудь. Сделав перевязку, его тут же на проходящей машине отправили с сопровождающим сержантом за 20 километров в Туапсинский госпиталь. Остальные бойцы были ранены в конечности.
Видимо, самым страшным для меня моментом в жизни явились те несколько часов, что я провел у изголовий своих курсантов, удерживая головы этих страдальцев. Четыре курсанта удерживали конечности, как на распятье, а врач извлекала из ран осколки, не имея ни пинцета, ни зажимов, ни резиновых перчаток, орудуя только скальпелем и перевязывая раны стираными бинтами, смоченными раствором марганцовки или фурацилина. Два курсанта постоянно делали самокрутки, прикуривали их и давали затягиваться: одну — страдальцу, а вторую — нашей исцелительнице. Благо недостатка в хорошем табаке в этом селе не было, так как именно здесь он выращивался и сушился.
В сквозные раны врач протаскивала смоченный бинт и протягивала его как сквозь ткань нитку с иголкой. Часа за три все было окончено. И за все это время ни один человек не прибыл от командования и не поинтересовался исходом обработки раненых, в том числе и командир роты. Только на следующий день на моем рапорте о случившемся в учебном взводе начальник курсов наложил резолюцию о выделении из каждого учебного стрелкового взвода по одному курсанту на покрытие некомплекта моего взвода. Узнав, что не отправлена даже «похоронка» на погибшего сержанта, я написал письмо родным с указанием причин гибели и месте похорон.
Возвращаясь на следующий день строем с полевых занятий, мы проходили мимо медицинского пункта. На порожке стояли три женщины в белых халатах. Я подал команду: «Взвод, смирно, равнение на ...лево!» Женщины подтянулись и с улыбкой проводили строй. И хоть это не было предусмотрено Строевым уставом, я считал, что поступил правильно. Но я не подал такой команды, повстречав командира роты, о чем потом были разговоры.
Еще через день меня вызвал начальник курсов и лично поставил задачу на проведение разведки по нашему ущелью вплоть до перевальной точки Главного Кавказского хребта. Мне вручили карту- километровку, выдали сухой паек на день, и я, выслав головной дозор, повел взвод к намеченному пункту. Видимо, командующего армией интересовал вопрос, не проникли ли германские горные егеря на перевалы. Этот поход все время в гору не очень изнурял моих курсантов. Все мы были молоды. Осень навевала грусть в связи с близостью наступления зимы, но горные склоны утопали в золотистом бархате листвы. Курсанты на привалах барахтались в листьях как дети на мягкой подстилке.
Прошли развалины Черного Аула, обозначенные на карте, и вскоре оказались на перевальной точке. Какой восторг вызвала панорама протекавшей на равнине Кубани и вид предгорных станиц: Северская, Азовская, Ильский, Холмск, Абииск. По железной дороге шли поезда, по шоссейным дорогам двигались автомашины. В тишине иногда доносились разрывы снарядов или мин. Я послал дозорных вправо и влево, но они никого не обнаружили. Здесь, на самых перевальных точках, я впервые понял всю тяжесть боев, которые предстоят нашим войскам, отрезанным от баз снабжения этими высокими горами и бездорожьем. Как мы только смогли выстоять и удержать перевалы и горы? Даже сейчас трудно ответить на этот вопрос, хотя мне самому пришлось их отстаивать вместе с моими курсантами, которым так и не довелось по- настоящему учиться на курсах.
Через некоторое время поступила команда курсам начать поход через горные перевалы на северные скаты Главного Кавказского хребта. Произошло это несколько дней спустя после очередной годовщины нашей державы. В этот праздничный день немцы решили «прощупать» оборону 1137-го полка моей родной 339-й дивизии и нанесли удар по станице Азовской, которую обороняли 2-я и 3-я роты этого полка. Роты бежали, оставив Азовскую, к следующей станице — Абинск. Для дивизии и всей армии это было огромное «ЧП», особенно после приказа Верховного «Ни шагу назад». Командующий 47-й армией генерал-майор Гречко А. А., вступивший в командование ею 19 октября 1942 года, приказывает во что бы то ни стало вернуть населенный пункт, но в ротах полка 55 и 58 человек. И тогда он принимает глубокомысленное решение: бросить свой последний оперативный резерв — армейские курсы младших лейтенантов, имевшие ровно столько же курсантов, сколько было в тех двух отошедших ротах полка. Это в те годы было весьма модным — посылать десятками на верную гибель военные училища под Ростовом, под Подольском и Сталинградом. И погибали завтрашние лейтенанты в качестве рядовых без всякой поддержки своих атак не только танками, но и артиллерией. Приоритет принадлежал не Гречко, а генералу армии Жукову Г. К. и
