Я начал с того, что хорошо изучил по карте полосу обороны дивизии. Каждый день читал оперативные сводки и боевые донесения в штаб армии, запомнил командование и всех штабных офицеров, а порой и оказывал практическую помощь офицерам-операторам в вычерчивании схем и отчетных карт.
От Новороссийска нас отделяла бухта. Немцы по много раз в сутки обстреливали район командного пункта, но подземное убежище в скале могло выдержать разрыв даже самой мощной авиабомбы. Отдыхали мы ночью в зданиях бывшего лагеря, в которых были выбиты окна. Кормили и здесь весьма скудно, правда, конина здесь в рацион не шла. С наступлением темноты мы иногда спускались к берегу бухты и собирали на берегу оглушенную разрывами снарядов рыбешку и варили уху.
Когда обстановка в этой дивизии стабилизировалась, надобность в моей информации отпала и меня перебросили за Кабардинский перевал в поселок Эриванский, где саперы сооружали мосты через реки и делали трассу с жердевым покрытием. Это была единственная лесная дорога, выводившая от побережья к частям нескольких дивизий, но из-за заболоченности была непроходима даже для американских тягачей «Студебеккеров». На большом протяжении эту дорогу усиливали сплошным жердевым покрытием. По ней, не проваливаясь в топи, можно было ехать с минимальной скоростью, но у водителей от трясучки немели кисти рук, а у пассажиров начинались колики в желудке. То была истинная езда по «стиральной доске». Но иного выхода в тех условиях наши инженерные войска просто не могли придумать. Именно по этой дороге мне пришлось пройти пешком с Народным комиссаром путей сообщения и членом Политбюро нашей партии Лазарем Моисеевичем Кагановичем, который в то время был Членом Военного Совета Черноморской группы войск, штаб которой располагался в Фальшивом Геленджике. Он был ранен, адъютант вырезал ему палку, и он, опираясь на нее, шагал в своей железнодорожной форменной шинели и фуражке по этому жердевому настилу.
Немцами и нами много написано о бедствиях немецкой 6-й армии, попавшей в окружение под Сталинградом на не самое продолжительное время. Почему же наши военные историки не исследовали данные о страданиях в течение полугода людей пяти армий (47-й, 56-й, 18-й, 46-й и 37-й), отрезанных горами с юга от единственной приморской дороги, а с севера прижатых к горам немецко-румынскими войсками? А наградой за все эти многомесячные страдания оказалась медаль «За оборону Кавказа», учрежденная 1 мая 1943 года.
Немецкие солдаты назвали учрежденную Гитлером медаль «За зимнюю кампанию 1941–42 гг.» медалью «За обмороженное мясо», а нам бы следовало назвать свою медаль медалью «За съеденное мороженое мясо конины на перевалах Кавказа», а генералам учредить орден за рекордное переназначение с одной на другую армии, корпус и дивизию. Автор книги «Битва за Кавказ» Гречко А. А. привел интересные данные в конце своей книги. За пять месяцев он успел покомандовать 12-й, 47-й, 18-й и 56-й армиями только на Кавказе. В конце книги, он также пометил списки командующих, членов Военных советов и начальников штабов фронтов, штабов армий, корпусов и дивизий. Для обычного исследователя тогда такие данные невозможно было бы опубликовать из-за цензурных соображений, но для министра было сделано исключение, и в них высветилась ужасная чехарда кадровых перемещений, каких, видимо, не было ни на одном другом из фронтов на протяжении всей войны. К автору можно добавить генерала Коротеева К. А., успевшего покомандовать 18-й, 37-й и дважды 9-й армиями, трижды перемещался генерал-майор Рыжов А. И. и другие. Наибольший рекордсмены командующих принадлежит несчастной 9-й армии, бежавшей связи боевые донесения и оперативные сводки для передачи их в штаб Черноморской группы войск, штаб фронта, а иногда и в Генеральный штаб. Погода была все дни дождливой и особенно плохо было курсировать с донесениями в ночное время. Однажды в полночь я прибыл к начальнику штаба армии для подписи оперативной сводки. Генерал-майор Дашевский Я. С. занимал отдельную хату, в которой было тепло и горела настоящая керосиновая лампа. Генерал вышел из спаленки и в передней подписал документ для отправки с узла связи по проводам. В полуоткрытую дверь я заметил, как в постели нежилась молодушка, непонятно откуда: то ли из числа связисток, то ли из военторговской столовой или из ансамбля песни и пляски.
Для генералов выбор согревающих постель был, и немалый, но я вспомнил это вот по какой причине. Начальник штаба напомнил мне, чтобы на обратном пути я сообщил ему о передаче оперативной сводки. Шел я на окраину станицы в кромешной темноте и только подумал, что где-то рядом колодец с разобранным срубом, как тут же оказался в нем в свободном падении, а потом почти по пояс в воде, не успев зацепиться за стенки. Документ был за бортом телогрейки, и я, разведя руки и ноги, начал наощупь постепенно подниматься и вылез, весь дрожа от холода, а еще больше от страха того, что пришлось пережить. На мое счастье, колодец был неглубоким. В аппаратной было хорошее электрическое освещение от автономного бензинового агрегата. Солдатки-связистки сидели у своих аппаратов СТ-35 и «Бодо», передавая и принимая донесения и сводки. Все были опрятными, с прическами, а с меня текла вода, телогрейка измазана. Я вручил документ на передачу, а сам сел у печки отогреваться. Даже самые обычные девчушки показались мне феями в этом тепле и при хорошем освещении. На обратном пути я не хотел заходить в штаб, но имел такой приказ и с порога доложил генералу о передаче документа по проводам. Увидев меня у порога в столь непотребном виде, он немало удивился. Пришлось рассказать ему, как я выбирался из колодца. На столе стоял его электрический фонарь, видимо, сделанный на узле связи из трех телефонных элементов, он протянул его мне со словами: «Пользуйся, тебе нужнее». Это была первая генеральская милость за всю войну. Я долго не снимал его с груди, а на ночь, как и пистолет, хранил под противогазом, который у меня был вместо подушки. Более года хранили элементы заряд. А ведь у каждого немецкого офицера и даже унтер-офицеров были фонари гораздо меньше размером и с переключателями белого, красного и зеленого цветов. Нам потребовался добрый десяток лет уже послевоенного времени, чтобы наладить их выпуск для офицеров. Помню даже точнее. Впервые нам выдал их начальник инженерной службы округа на командно-штабном учении в тот день, когда Гагарин сделал свой первый оборот вокруг Земли. Хоть и поздно, но достаточно символично.
Хорошо запомнился день 23 февраля 1943 года. Очередной день рождения «непобедимой и легендарной». Он тоже ознаменовался событием. Накануне осколком бомбы перебило ногу верховой лошадке офицера связи моей родной 339-й дивизии и пришлось пристрелить несчастное животное. Посыльные сняли с нее шкуру, а мясо снесли на станичную бойню. Мастер пустил его в переработку и, добавив чеснока, сделал вещмешок колбасы, а в столовую «Военторга» поступило в продажу шампанское с бывших складов Абрау-Дюрсо по довоенным расценкам. Продавали по две бутылки на каждого офицера, и мы решили «кутнуть». Захлопали в нашей набитой людьми хибаре пробки, и многие из нас впервые пили этот дворянский напиток, закусывая свежей конской колбасой. В нашу дверь постучались, и вошли еще двое: баянист и певица. Их лица были изможденными и худыми, похоже, артисты давно не ели по- настоящему. Они поздравили нас с праздником и попросили разрешения спеть. Мы настояли на том, чтобы они сначала выпили вина и приняли угощение. Поначалу певица пела одна, потом и мы начали помогать ей. Хотели организовать танцы, но «яблоку негде было упасть».
Снаружи моросил дождь, но в небе кружила «рама», высматривая жертву, и ее летчик решил сбросить пару бомб. Первая из них пришлась по баньке, в которой размещался старшина узла связи и мастерская, а вторая врезалась в угол нашей хаты и... не взорвалась. Она как зубами перекусила угловой стояк нашей избы в одном метре от земли и ушла глубоко в грунт. Я лежал на скамье, услышал грохот и увидел дыру в углу прямо у своих ног. Кто-то заорал: «Замедленная», всем выбегать наружу». Первый упал, споткнувшись о порог, на нем выросла куча посыльных. Еле разобрались во хмелю и отбежали на приличное расстояние, так как все щели в грунте были залиты водой. Бомба не взрывалась, а сквозь соломенную крышу начал проходить дым. От взрыва первой бомбы на чердаке разрушилась печная труба. Ничего не поделаешь. Полезли посыльные на чердак с ведром грязи и вывели трубу заново, а потом и дыру в углу заложили и замазали глиной. Начали снова топить печку. Связисты в щели похоронили останки старшины, внутренности которого пришлось снимать вилами с веток вишни. Мгновенной была беспощадная смерть пожилого воина. Это он смастерил тот самый электрический фонарик, который отдал мне генерал.
Не менее двадцати человек нас было в тот момент в хате, и я подумал, что все наши матери в этот праздничный день сотворили молитву всевышнему о сохранении жизни их сыновей, так как только двое или трое из нас были женатыми, за них могли просить еще и их жены. И еще я не знал о том, что 14 февраля в нескольких километрах севернее между Абинском и Эриванской истекал кровью мой родной 1135-й стрелковый полк и в этот день погиб мой самый близкий друг из училища Миша Лофицкий. Чуть
