больше года хранила судьба этого окопного офицера. Вот как записано в журнале боевых действий тех дней. Полк длительное время находился в оперативном подчинении другой дивизии. 12 февраля численностью 1216 человек этот полк вернулся в состав дивизии и вскоре получил задачу выдвинуться севернее Шапшугской по щели Киящине. В 10 часов 30 минут началась артиллерийская подготовка. В 10.45 1-й батальон начал наступление на высоту 179.2. Опорный пункт немцев имел впереди окопов минное поле и проволочное заграждение в пять кольев. Наступление было приостановлено в 12.00 в 150 метрах от домика лесника. 13 февраля в 5 часов утра началась новая атака опорного пункта на высоте 179.2 с задачей любой ценой овладеть опорным пунктом, не считаясь ни с какими потерями. Саперы проделали проход в проволочном заграждении. 3-я и 9-я роты прорвались через проход. Командир 3-й роты лейтенант Доронин и командир 9-й роты старший лейтенант Корольков сблизились до 20–30 метров, но ввиду сильного огня вынуждены были отойти с большими потерями. 14 февраля с 5.00 до 10.00 батальон ведет бой за овладение высотой 179.2. Штурмовые группы, подойдя к ДЗОТам на 20–30 метров, ведут огонь по амбразурам, из окопов противник забрасывает наших ручными гранатами. Наши роты понесли огромные потери. Командир полка принял решение вести огонь по амбразурам, чтобы обеспечить вынос убитых и раненых с поля боя. В 11.30 повторная атака, но безуспешно. Убитых и раненых 61 человек. В числе их был и мой самый близкий друг.
Я почти не изменил стиля записей в журнале боевых действий, чтобы читатели смогли понять, насколько мы были беспощадны не только к врагу, но и к своим людям, посылая их на неминуемую смерть, так и не подавив огневых средств врага. Спросите любого пехотинца или пулеметчика, и он подтвердит вам, что на каждом участке фронта были свои «долины смерти», где лежали груды трупов наших солдат, посланных в атаку из-за дикого страха командиров перед вышестоящим начальством.
Видимо, в феврале, после убытия в Москву Л. М. Кагановича, его порученец подполковник Повалий получил назначение начальником оперативного отдела штаба нашей армии. Его предшественник, полковник, был назначен начальником штаба корпуса. Офицеры оперативного отдела, видя мои задатки по ведению рабочей карты, приучали меня к исполнению схем и написанию оперативных документов, а начальник поощрял их действия. Поскольку я уже упомянул о Кагановиче, то, несколько забегая вперед расскажу о курьезной встрече с другим известным политическим деятелем. Как о начальнике Главпура о Л.З. Мехлисе до войны часто сообщалось в печати, и во время войны о его очень суровом нраве по отношению к командирам ходило немало слухов. Лично у меня произошла с ним встреча в мае 1943 года. В это время он был ЧВС Степного (Резервного) фронта, формировавшегося в Воронежской области, куда в город Россошь из-под Новороссийска прибыло полевое управление нашей 47-й армии. Штаб армии разместился в помещении городского узла связи и почты, а я временно исполнял обязанности офицера связи в оперативном отделе штаба. Командующим войсками Степного фронта был назначен генерал- полковник Иван Конев, а начальником штаба генерал-лейтенант Матвей Захаров.
В один из дней я был назначен помощником оперативного дежурного у одного из майоров- операторов. Ему было приказано выехать по делам службы, и я остался за него. Место дежурного было в небольшой нише коридора, напротив кабинета командующего армией генерал-майора Рыжова. На моем столике чадила коптилка из гильзы снаряда, а в конце коридора ярко светила электролампа от генератора армейского узла связи.
Вдруг со входа быстрым шагом проследовали мимо меня три человека в тот конец коридора, в котором горела лампа. Находившийся со мною в нише подполковник узнал Мехлиса и, назвав мне его фамилию, быстро сбежал. Фронтовые гости вернулись ко мне и я, брошенный начальством, приготовился представиться. Но в эту минуту начальство обходил солдат с чаем в котелке. Выбрасывая руку к головному убору, я в темноте ударил кистью руки в донышко котелка. Чай из котелка выплеснулся на меня и гостей. Я извинился и представился как помощник оперативного дежурного. Мокрый Мехлис оборвал меня вопросом: «Где командующий?» Я ответил, что он на квартире и я немедленно его вызову. Я открыл для гостей дверь и зажег единственную лампочку в кабинете Рыжова. Прибыл командующий армией и помню, что на указания ЧВС он повторял только два слова: «Есть!» и «Слушаюсь!». Но моя оплошность обошлась мне только легким испугом.
Кстати, в восьмидесятые годы встречу с Мехлисом описал в своих мемуарах и командир нашего полка Герой Советского Союза М.Я. Кузминов, рассказав о нем такие подробности:
«За день до эвакуации штаба на таманский берег я проверял оборону крепости и встретил Л. З. Мехлиса. Он шел по стене крепости, как всегда чисто выбритый, подтянутый и опрятно одетый. Вдруг раздался характерный свист мины, я пригнулся, юркнул за стену. Мехлис, не обращая внимания на частые разрывы, спокойно шел дальше. Мне стало стыдно. Выйдя из укрытия, я побежал к нему с докладом о состоянии охраны штаба фронта. Устало улыбнувшись, он спросил: «Вы каждому взрыву кланяетесь?». Лев Захарович хорошо меня знал... »Каждому снаряду не накланяешься»...»
Наступала весна с теплом и надеждами на быстрейший разгром врага. Совершенно неожиданно начальник вызвал всех нас и попросил некоторых вернуться в свои части. Остальным, в том числе и мне, было объявлено, чтобы мы самостоятельно добирались попутными машинами в город Майкоп. Я и лейтенант-сапер Стрижов Николай решили ехать вместе. Он представлял армейскую инженерную бригаду, с друзьями был контактным. В последний раз мы проехали с ним по «стиральной доске» до Кабардинского перевала и добрались до приморской магистрали. Другим грузовиком доехали до Туапсе хоть и по разбитому, но асфальту. В центре этого городка располагался рынок, куда мы с другом и последовали. Продавались стаканами подсолнечные семечки, самогонка из сахарной свеклы, молоко, вяленая рыба и было много жирного мяса, пахнущего рыбой. Нам объяснили, что это вареное мясо дельфинов. Но коль ничего другого не было, то мы купили пару кусков этого мяса, а сухари у нас были. Купили и бутылку самогонки. Вышли на ответвление дороги на Майкоп, но в этом направлении машины шли редко и не делали остановки.
Николай вынул бутылку и начал ею «голосовать», что возымело свое действие, и нас прихватил на полуторку гражданский шофер. Дорога была грунтовой и сильно разбитой. Везде напоминали о себе следы сильных боев. Машина долго шла на подъем, и примерно в полночь мы приехали в населенный пункт Гойтх, где шофер решил ожидать утра. Мы развели под навесом небольшой костер и при его свете поужинали, распив самогонку. По одному дежурили у машины. Рано выехали и вскоре прибыли в столицу Адыгеи. Этот городок неплохо сохранился. В городской комендатуре уже был представитель от нашего отдела, он направил нас в один из кварталов в нижней части города, где мы и определились на постой в неплохом домике, обитателями которого были родители с семнадцатилетней дочерью. Оставив вещи, мы пошли искать наш отдел и столовую военторга нашего штаба. На городской площади было открыто фотоателье, и мы сфотографировались. Снимки мастер обещал выдать на следующий день. Вечером было уличное гулянье с гармошкой, танцами и песнями. Те из наших офицеров, кто был постарше, нашли себе женщин, которые «приголубили» их. После завтрака мы получили свои снимки, и это было весьма кстати, ибо после обеда мне и Николаю объявили приказ поступить в распоряжение полковника, заместителя начальника штаба армии. К тому времени я успел написать письмо своим родным, указал, где нахожусь, и отправил его не полевой почтой, а опустил в почтовый ящик.
Полковник приказал нам быстро собраться с вещами и в его «виллисе» ехать с ним, причем он даже не назвал пункта следования. Хозяйская дочка попросила у нас фотографии на память и обещала писать письма на фронт.
Проехав несколько часов, мы оказались в станице Курганной. Это была районная станица по административному делению и узел железной дороги, так как от основной магистрали Армавир-Туапсе в Курганной отходила ветка на Лабинск. Обе эти станции были предназначены под погрузку всех частей армейского подчинения и штабов бригад, которые должны были разворачиваться в дивизии. Погрузка самого штаба армии, видимо, производилась в Майкопе. Каждый день на наших двух станциях грузились и отправлялись несколько эшелонов. Даже я и Николай не были в курсе дела, куда идут наши эшелоны. Кроме того, грузились штабы и некоторых стрелковых, мотострелковых и горнострелковых бригад с минимальным количеством личного состава. Полковник не особенно обременял нас обязанностями — я пару раз в день бывал на платформе погрузки. Там постоянно находился офицер службы ВОСО (Военных сообщений), а еще точнее — военных железнодорожников.
В Курганной оказался армейский ансамбль песни и пляски политотдела 47-й армии, о котором раньше мы и не знали. Его приказано было отправить последним эшелоном вместе с нами, а здесь он ежедневно
