Он нам пока ничего не приказывает, мы должны сами соображать. Лежим и дрожим от холода и напряжения. Тем временем два немецких солдата спокойно подходят к сосне и прилаживаются ее пилить.
Командир говорит:
— Сосны были ориентиром, здесь садился наш самолет, эта площадка — и наблюдательный и сборный пункт. Немцы наверняка видели, как мы с Чижиком здесь приняли самолет и отсюда взлетели — вот и додумались послать солдат спилить деревья.
Я дополняю слова командира:
— Не деревья, а дерево. Раздвоенное.
Майор Зубр меня поправляет:
— Два сросшихся дерева.
Сагарда и Вилюй слезно просят:
— Позвольте, товарищ командир, мы этих фрицев тихо возьмем. Мы их вам доставим.
Майор злится:
— Опять не поняли! — Он объясняет, что этого делать нельзя. — Если там, внизу, в крепости, увидят, что сосны не свалены, это будет означать, что солдатам кто-то помешал, ориентир остался. Сюда пришлют целый взвод, а нам бой не нужен, нам нужно вызвать бомбардировщики и все это гнездо уничтожить…
Два солдата лениво, как бы нехотя, пилят сосну. Они пилят на высоте груди. Я, девчонка, и то понимаю — не работа, а халтура. Мне жалко, что гибнет красота, что исчезает наш ориентир, мне противно смотреть, как два нескладных фрица еле-еле шевелятся. У них пила гнется, они пилить-то не умеют.
Время идет. Двадцать минут, полчаса. Вилюй круто выругался и говорит:
— Нам бы с Сагардой эту пилу! Пойдем, что ли, поможем…
Смешно, а смеяться не хочется. Скоро закоченеем от холода. Но вот сосна кренится, вот она падает, и я начинаю плакать. Мужчины смотрят: с чего вдруг слезы?
Немцы по очереди рубят топором сучья. Складывают в кучу, разжигают огромный костер. Им все можно. Небось сигнализируют своим командирам, что работа сделана. Минут десять они греются у костра, потом бросают все и бегут вниз. Им, видно, подали какой-то сигнал. Майор ждет минуту, другую.
— Айда, ребята, к костру!
Это был живительный костер, нежданное счастье разведчиков. Красавица сосна ценой жизни обогрела нас, приютила и накормила. Как могла накормить? Очень просто — впервые за двое суток мы разогрели консервы и вскипятили воду в красноармейском котелке. Дым от хвои, высокий и густой, прятал нас от противника. Когда поели, майор Зубр приказал мне связаться со штабом. Сагарда и Вилюй по его указанию нашли в можжевельнике и притащили мой старый «Северок» и три вещмешка. В них было шесть банок консервов, сухари, запасные диски для автоматов.
— Прикрывайте нас, ребята. Следите, чтобы ни снизу, ни сверху никто не мог приблизиться.
Оператор передал, что на мои позывные может откликнуться «морской охотник». Майор Зубр объяснил, что так называется наш быстроходный катер… Море было темно-зеленым, пенились барашками высокие волны. До самого горизонта бурное море, и больше ничего. Отогревшись у костра, я теперь то и дело чихала. На каждый мой чих, отрывая глаза от бинокля, поворачивался командир. Наконец сказал с раздражением:
— Неужели вас не учили? Сильно прижмите пальцем верхнюю губу под носом — чих прекратится.
Меня перестало удивлять, что Зубр, как и другие командиры, говорит «ты» или «вы» в зависимости от настроения. Мне больше нравилось «ты». «Вы» отчуждало и вроде бы наказывало. По совету Зубра я нажала верхнюю губу, но это не помогло. Я чихала не громче кошки. И все-таки боялась: вдруг привлеку внимание немцев. Конечно, это ерунда — свистит ветер, шуршат можжевеловые кусты, мой чих в сравнении с этим шумом ничтожен.
Штаб передал, что катера появятся в наших водах через час; прошло уже полтора, а в море по- прежнему ничего не видно. Опять выхожу в эфир:
— Я — «Чижик», я — «Чижик», я — «Чижик»!
На своей волне слышу отклик:
— Я — «Толстяк», я — «Толстяк». Смотрите катера не с востока, а с запада. Сообщите ориентиры участка наблюдений, в каком месте нам приближаться. Двух сосен не видим. Я — «Толстяк», перехожу на прием.
Майор ничуть не удивился:
— Катера сделали круг по открытому морю. Ты понимаешь? Нарочно заходят с запада — оттуда немцы наших кораблей не ждут.
Он быстрым шагом перешел к правой части обрыва и приказал мне вместе с моим «Северком» следовать за ним. Сагарде и Вилюю велел повысить внимание.
Я вышла в эфир, но были сильные помехи. Связь с Толстяком стала затруднительной. Все-таки до меня донеслось:
— Я — «Толстяк», я — «Толстяк», ждем ориентиры. Видимость прекрасная, сосен на кромке берега нигде нет.
Майор приказал передать, что сосны спилены, пусть ориентируются по кошаре. Но я возразила:
— Развалины кошары и кромка берега издали должны сливаться…
Майор все время наблюдал за морем и вдруг закричал:
— Вижу наш катер! Морской разведчик с военно-морским флагом!
Кричу майору:
— Ориентир! Какой нашим катерам дать ориентир?
Моя рука на ключе сильно мерзла, это мешало работать. Но когда перешли на другую сторону, чувствую — холод стал меньше.
Говорю:
— Кажется, ветер ослаб, товарищ Зубр.
— Ослаб? Ну и что?
— Хорошо бы нарубить можжевельника и бросить в костер. Дыму будет много. Я передам, что наш ориентир — черный дым костра.
— Рубите можжевельник! — приказал майор Сагарде и Вилюю.
— К нам ползут по склону, — докладывает Сагарда.
— Пусть Вилюй рубит можжевельник и бросает в костер, а ты, Сагарда, когда немцы приблизятся, открывай точный прицельный огонь.
Можжевельник не хотел разгораться и от этого еще сильней дымил. Я передала Толстяку, что наш ориентир — черный дым костра; восточнее крутизны, с которой мы ведем наблюдение, отлогий берег, где-то на нем или за ним фашистские батареи.
Проклятый ветер, хоть и стал слабее, гнул столб дыма, и я боялась, что впередсмотрящий не обнаружит его с катера.
— Видим дым! — передал мне Толстяк.
Корабли стали подходить все ближе. Откуда-то из-под земли ударил залп орудий.
Корабли приближались, и залпы участились.
— Следи, откуда стреляют, — торопливо приказал майор. — Я наношу на карту. От берега не ближе двухсот метров. Верно?
— Точно! — подтверждаю я.
Фашисты открыли бешеный огонь. Мы слышали свист снарядов и видели, как фонтанами поднимается вода возле наших катеров. Майор Зубр кричит:
— Передай Толстяку — пусть уходят! Все в порядке. Расположение подземных батарей я нанес на карту.
Скрываясь в шлейфе дымовой завесы, наши юркие катера исчезли в открытом море.
От внезапно наступившей тишины звенело в ушах. Только теперь мы услышали стрельбу наших автоматчиков Сагарды и Вилюя.
Цепочка немецких солдат по-пластунски взбиралась по косогору.
