— Везучая ты, — сообщил он на ходу, — «Ассоль» сегодня отходит в шесть вечера. Это бывший китолов, а теперь будет ихнее судно, экспериментальной станции. Будут еще ремонтировать да переделывать его из китолова в научно-исследовательское. Ты же к ним едешь работать — заберут. Может, и меня заодно, если место в кубрике найдется. Капитан там — коряк, мировой парень Никита Алексеевич Ича. Добряк. Но всем заправляет Иннокентий Щеглов. Молодой, а строгий. Как раз сын Щегловой, к которой ты едешь работать.
— Так, может, неловко? Скажут, билета жалко купить.
— Иди, тебе говорят. Богачка какая. Пассажирские-то пароходы у нас не останавливаются.
Пришлось идти, а вернее, бежать, так как, едва я переходила на нормальный шаг, Харитон, высокий и жилистый, стремительно удалялся с обоими чемоданами.
Я запыхалась, в легких саднило, ветер, горячий и соленый, развевал волосы, закрывая глаза, лицо. Мимо проносились причалы, корабли, люди, машины. Полнеба загораживали краны — шла погрузка, разгрузка. Остро пахло морем и бензином.
А когда я совсем уж задохнулась, перед нами предстала «Ассоль»…
Кораблей я видела множество — ведь отдыхать мы с отцом ездили только к морю. Но такого красивого изящного кораб-398
лика я не видела еще никогда. На фоне огромных океанских судов, танкеров, рефрижераторов, теплоходов, рыбопромысловых плавучих баз, пассажирских лайнеров, толпящихся у владивостокских причалов и на рейде, «Ассоль» выглядела почти игрушечной.
Я остановилась как вкопанная, забыв и о Харитоне и обо всем на свете, и, как говорится, пожирала глазами кораблик.
Белоснежный корпус, только алые выпуклые буквы «Ассоль», белая палуба, белые высокие мачты. Но что меня поразило — сама линия очертания судна, пропорциональность всех его частей, непередаваемое изящество всего облика.
Бегущие в вышине облака то заслоняли солнце, и на кораблик ложилась тень, то расступались, и тогда на «Ассоль» проливалось солнце.
Поразил меня и флаг — никогда не видела такого, — семь звезд на синем фоне.
Затем я почувствовала чей-то взгляд и невольно обернулась. На палубе стоял Иннокентий Щеглов — да, я его сразу узнала — и с любопытством смотрел на меня. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, потом к нему подошел Харитон и стал что-то говорить, указывая в мою сторону. Видимо, просил, чтоб меня взяли на борт. Мне стало неловко, и я, отвернувшись, села на чемодан. Сердце у меня колотилось, будто я взбежала без остановки на десятый этаж. Так вот он какой, Иннокентий! Совсем не такой, как на фотографии, и бесполезно пытаться его описать, все равно не сумею. Никогда я не видела такого лица — не было в мире человека, на которого он походил бы. И не в красоте было дело, хотя он был красив, а в его своеобразии. Он был таким непохожим, будто пришел из тридцатого или сорокового века. Подошел Харитон:
— Пошли. Разрешили оба: и капитан и начальник экспедиции. Я просил лишь за тебя, но капитан сам предложил и мне. Кубрик-то у них почти пуст. Китоловы уже работают на других судах, а новую команду еще не набрали. У них даже боцмана нет.
Капитан мне сразу понравился. Невысокий, коренастый коряк с добродушным лицом и узкими черными глазами. Он снял фуражку с крабом и, улыбнувшись мне, сказал матросу.
— Девушку — в каюту кока устрой, а Чугунова к себе в кубрик.
Спускаясь вниз, я осведомилась не без опаски:
— Я буду вместе с коком? Харитон рассмеялся:
— Одна. Кок — в капитанской каюте… Жена она ему — Настасья Акимовна. Первый рейс делает.
Харитон еще раз ухмыльнулся и ушел в кубрик. Я осталась одна. Каюта была крохотной, зато отдельная. Уютная. Я села на койку. Чемодан и сумка лежали на полу. За иллюминатором поднималось и опадало Японское море. В небе сверкали огромные кучевые облака, похожие на горы с вечным снегом.
Я задумалась. Как-то там мама Августина?
Что ждет меня на Камчатке? Страна гейзеров и вулканов… Беспокойная земля, омываемая океаном, беспокойные, должно быть, и люди! Как там мой новый друг Рената? Она теперь жила в моей родной Москве, а я буду жить на ее любимой Камчатке. Я долго сидела в своей каюте, облокотившись подбородком на руку, и мысли наплывали рассеянно, закрывая одна другую, как облака.
Но о чем бы я ни думала, передо мной стояло насмешливое, нервное лицо того, кого я первым увидела на палубе.
Я открыла чемодан, вытащила платье, которое не мялось, джемпер. Потом достала записную книжку. Там были записаны разные афоризмы, цитаты, пословицы вроде: «Не вся правда — та же ложь». Раскрыла ее наугад и прочла:
«Так они разошлись, чтоб никогда больше не встретиться в жизни; одинаково тоскуя, любя, одинаково оставаясь верным своим мечтам о прекрасном».
«И так они разошлись, чтобы больше не встречаться, — и оба жаждали любви, оба отвергали ее, оба схоронили глубоко в сердце призрак утраченной красоты».
Когда года два назад я сделала эти выписки из романа Драйзера «Гений», меня заинтересовало одно: как меняется мысль автора у двух разных переводчиков. Я сделала вывод, что надо самой изучать языки и читать книги в подлиннике.
А теперь… теперь это показалось мне зловещим предсказанием. И вспомнила слова Ренаты, сказанные мне на прощание:
«Марфенька, постарайся не влюбляться в моего брата. Кроме страданий, это ничего вам обоим не даст».
Я немного стеснялась и вышла из каюты только вечером, когда «Ассоль» снялась с якоря. Лишь тогда я поднялась на палубу. В небе уже проявлялись звезды. Владивосток, расцвеченный огнями, стремительно уходил от нас. Дул ветер, шла крутая волна; хорошо, что я не подвержена морской болезни. Проходившие мимо матросы и молодые ученые не без любопытства поглядывали на меня — новый человек. Хотя было новолуние, ночь почему-то была светлой и четко выделялись на фоне зеленовато-синего неба высокие каменистые берега Приморья. От восторга у меня перехватило горло. Бедный отец мой, он так и не съездил к океану! Не хватало ни времени, ни денег… Эх, если бы он был жив! Если бы вместе с ним мы шли этим прекрасным кораблем к Камчатке…
Ко мне подошел матрос и, улыбаясь, позвал ужинать. В кают-компании за сдвинутыми столиками я увидела смеющегося капитана, несколько моряков и научных работников — они с аппетитом уплетали ужин и тоже смеялись, слушая что-то серьезно рассказывающего им Иннокентия Щеглова…
Я дотронулась до опалового ожерелья, которое снимала с шеи, лишь ложась спать. Это ожерелье было мне как талисман.
Мне грозила опасность влюбиться в человека, которого мне любить не надлежало, который никогда не мог стать моим возлюбленным на всю жизнь.
Еще раз стиснув ожерелье, я внешне спокойно села на место, которое мне указали, — напротив Иннокентия.
Кто-то поставил передо мной тарелку с дымящимся пловом, который показался мне чрезвычайно вкусным. Потом следовал салат из крабов и чай со свежеиспеченными круглыми булочками. И это было вкусно. После ужина пришел кок, полная, румяная и круглолицая женщина в белом халате, и осведомилась, понравился ли нам ужин. Все дружно ее поблагодарили. Она весело посмотрела на меня, новенькую, приветливо улыбнулась. Я встала:
— Так вкусно! Спасибо. Может быть, помочь вам убрать посуду?
Кок замахала руками:
— Есть помощники. Отдыхайте. Еще наработаетесь. У нас на Камчатке работы невпроворот, — и присела рядом с мужем.
— Так вы к нам метеонаблюдателем? — обратился ко мне Иннокентий. Я подтвердила. Он с сомнением покачал головой. — Кажется, эта вакансия не освобождается, — заметил он как бы даже с сожалением. — Наш метеоролог Калерия Дмитриевна опять раздумала выходить на пенсию. Несколько лет собирается и не может решиться.
