заглянул Сережа,
сообщил, что он дал все радиограммы. И что снова будет пытаться найти связь с «Дельфином». Иннокентий вернулся и снова сел рядом со мной.
В три часа ночи мы были измучены вконец. Нас так бросало, что каждый хватался за что мог, лишь бы удержаться. Иннокентий поддерживал меня, когда судно так кренилось, что стена становилась полом, а пол стеной.
Время от времени я спрашивала у окружающих:
— Неужели нельзя ничего сделать?
Никто мне не отвечал на столь глупый вопрос. Пришел Харитон, сел у стола и ждал с таким видом, словно собирался страховать кого-то. Бедная искалеченная «Ассоль» все еще держалась. Я касалась рукой опалового ожерелья, которое снимала, только ложась спать.
Я ждала, как и все, но я ждала не смерти. Не могла поверить. И снова касалась ожерелья, как будто оно могло спасти нас. Ведь мне подарили его, как эстафету в будущее, а будущее не могло кончиться так быстро.
И еще — как я могла поверить в смерть, если я теперь уже знала, что Иннокентий любит меня. Не без горечи я подумала, что он видит смерть где-то рядом, если, изменив своей обычной выдержке, уже не скрывает больше своей любви.
Конец пришел вскоре после трех часов ночи. Судно вдруг стало падать — это падение в бездну было ужасно. В то же мгновение Иннокентия швырнуло на стену, меня с силой ударило обо что-то, и сразу стало очень тихо. В полной тишине медленно погас свет.
Дальше я ничего не помню.
Пришла я в себя — словно спала и меня разбудили — от громких мужских рыданий. В испуге хотела подняться, но было совсем темно, и я испугалась еще больше.
— Не бойся, Марфенька, — услышала я рядом с собой голос Иннокентия и почувствовала, как его руки помогают мне сесть. Я лежала на одном из диванов кают-компании, а когда села, у меня закружилась голова.
— Сейчас будет свет. Электрик с боцманом ищут повреждение. Как ты себя чувствуешь?
— Что случилось? Кто это плачет? Валерий?
— Случилось чудо, Марфенька. Приливная волна вместе со штормовым ветром перенесли нас через камни. Похоже, мы далеко от берега. Нас всех спас Ича. Не отпустил штурвал даже в такой момент. Скоро рассветет, и мы сориентируемся.
— Иннокентий! — Я поднялась на ноги, держась от слабости за его плечо. — Все ли живы? Где дядя?
— Дядя с больными…
В этот момент застучал движок, и лампы стали медленно разгораться. Какой разгром!.. Стулья и столы поломаны. На диване рядом со мной полулежал, закрыв глаза, Барабаш с перебинтованной головой. На полу неподвижно лежала Лена Ломако — руки ее уже были сложены на груди. А рядом сидел согнувшись Валерий Бычков и судорожно рыдал.
— Были жертвы, — тихо сказал мне Иннокентии. — Погибла Лена Ломако.
Я бросилась к Лене. Лицо ее было красивее, чем при жизни. Такое спокойное, умиротворенное. На виске свернулась кровь. Я опустилась возле нее на пол и горько-прегорько заплакала.
Ах, Лена, Лена Ломако! А как же Костик?
Кто-то ласково обвился руками вокруг моей шеи — то была Миэль, заплаканная, измученная.
— Мы уже на твердой земле, — прошептала она, — а Лены нет. Я так испугалась, что и ты умрешь.
— Где все остальные? — воскликнула я в ужасе. — Миэль! Больше нет жертв? А как дядя? Где он?
— Дядя в каюте капитана. Возле Настасьи Акимовны. Она в очень тяжелом состоянии… Потеряла много крови.
Меня стало трясти. Как пусто и тихо было в ярко освещенной кают-компании.
Когда я зашла в свою каюту, увидела, что разбит запасной приемник. (А вроде хорошо закрепила!) Накинув на себя пальто и платок, я поднялась на палубу. Вот где были все остальные. Им что-то громко рассказывал Мартин… Над бурным еще океаном поднимался рассвет. Тучи угнало на юг — они еще толпились над горизонтом. А там, где должно было взойти солнце, уже розовели «циррусы» с коготочками, похожие на гигантские — в полнеба — страусовые перья.
«Ассоль» стояла на каменистой террасе у высокой каменной стены — словно в сухом доке, приготовленная для ремонта. Вершина острова над гранитным обрывом была совершенно неприступна. Там гнездились птицы, которые уже просыпались. Остров еще был полускрыт в утреннем тумане. Впереди, разбиваясь о рифы, гремел прибой. Но шторм уже кончался.
— Как же мы здесь очутились? — тихонько спросила я, ни к кому не обращаясь.
Ответил мне Мартин Калве. Обычно молчаливый, он был сейчас чрезмерно говорлив и возбужден. Его лихорадило. Сломанная рука его, уложенная в гипс, висела на перевязи.
Морщась от боли, он стал рассказывать мне снова, а стоявшие на палубе придвинулись к нам и слушали его, как я поняла, в третий или четвертый раз. Сережа Козырев, ссутулившись, сидел на рундуке рядом с рулевым Цыгановым.
— Получился парадокс, — громко говорил Мартин. — В более спокойную погоду наше судно просто- напросто разбилось бы о рифы. Течение здесь сумасшедшее и прибой не умолкает ни на минуту. Но ураган перенес «Ассоль», как щепку, через все скалы. Нагонные волны были не менее десяти метров. Как я могу определить «на глазок», нас выбросило не менее чем на километр от берега, к тому же подняло на эту террасу. Была еще одна страшная опасность: судно могло разбиться об эту гранитную скалу — видите, она тянется, как высокая стена… — Голос его заметно дрожал. — Но волны уже теряли свою силу и, обессилев, опустили
«Ассоль» на каменистую почву, почти не повредив корабль. Больше того, не будь этой скалы, мы могли бы опрокинуться…
Остойчивость свою «Ассоль» сохранила. И еще одно мы не должны никогда забыть: мы спасены благодаря капитану Иче… В самый страшный час я был в рубке рядом с капитаном и рулевым. Вот Ефим здесь, может подтвердить. Помочь я не мог со сломанной рукой, я только стоял рядом, потому что в этот час место штурмана рядом с капитаном. Так вот, когда десятиметровая (может, и большая) волна переносила «Ассоль» через острые скалы и я ухватился здоровой рукой за штормовые поручни и повис, я… Я ждал: сейчас опрокинемся. Но я не зажмурил глаза и видел, как Ича и Ефим повисли на штурвале и переложили руль до предела вправо. Ича сумел поставить «телеграф» на «полный вперед». Никогда я не был так близок к смерти!
На палубу вышли Иннокентий, Харитон и электрик Говоров. Мартин повторил свой рассказ. И опять все слушали, будто он рассказывал первый раз.
Все больше и больше светало. Проявилась круглая большая бухта, где синела почти спокойная вода.
— Не верится, что мы на твердой земле и отделались так дешево! — вскликнул Мартин.
— Кто поможет мне сколотить гроб дл' я Лены? — сурово спросил Харитон.
— Лягте, Мартин, вы совсем больны, — сказала я штурману. — У вас температура. Перелом руки не шуточная вещь.
— Пожалуй, лягу, — упавшим голосом подтвердил Мартин, густо покраснев.
Харитон пошел подобрать доски, с ним ушли Ваня Трифонов и Миша, который когда-то плотничал.
Я долго плакала. Потом спустилась вниз, проститься с Леной Ломако.
Тело Лены перенесли в лабораторию. Она лежала на большом столе, накрытом белой простыней. Около нее сидели Валерий и Миэль.
Подошли матросы, с ними Яша Протасов без очков — они разбились во время шторма, — и вид у него был растерянный и беззащитный. Валера уже больше не плакал. Он не отрываясь смотрел на девушку. Он
