любил ее, хотел на ней жениться еще в Бакланах. И не сердился на нее за то, что не он был ей нужен.
В лабораторию зашел Сережа.
— Надо радировать скорее, — напомнил он мне, — а то в Бакланах теперь с ума сходят от беспокойства. Может, установим антенны?
— Да, нужно установить антенны, — сказала я подавленно и вышла следом за ним.
Провозились довольно долго, но поставили. Потом можно будет укрепить получше.
Миэль сама, никто ее не посылал, пошла на камбуз и приготовила завтрак, а затем вместе с Валерием стали готовить обед.
Потом я пошла в рубку. Никто мне не давал никаких радиограмм. Надо было что-то составить самой, но меня охватила глубокая апатия, и я радировала о нашем положении в двух словах: «Мы приземлились». Сообщить о том, что имеются жертвы, я побоялась. Известие сразу разнесется по Бакланам, и кто-нибудь ляпнет Костику без всякой подготовки. Еще успеет узнать о гибели сестры.
Когда я вышла из рубки, Иннокентий с матросами спускали с откидной площадки забортный трап (при помощи талей). Трап не доставал земли, и ребята наскоро сколотили небольшую площадку и еще штормтрап с деревянными ступенями.
Надо было сойти на землю и подыскать место для могилы. Мы с Иннокентием спустились по трапу первыми. Я невольно удивилась, как обросла «Ассоль» ракушками и водорослями, а давно ли мы ее скребли и чистили в сухом доке.
Уже был день, и солнце довольно высоко поднялось над пустынным горизонтом. Океан продолжал волноваться, а небо над ним безмятежно синело, и подобны снегу были мощные кучевые облака. «Циррусы» уже исчезли, их унес ветер, и завтра они выпадут где-нибудь дождем. Я подумала, что мы сегодня не делали никаких наблюдений.
Всех нас подавила смерть Лены Ломако…
Нам преградил путь широко разлившийся ручей. По камням мы перешли его, почти не замочив ног. Иннокентий обернулся и внимательно поглядел на ручей.
— Пожалуй, мы его используем, — сказал он, не объясняя, как и для чего.
Терраса заворачивала, отдаляясь от берега. Здесь начинался пологий подъем.
— След лавового потока, — заметил Иннокентий.
Может, и текла здесь лава, но с тех пор за столетия нанесло достаточно земли.
Искривленные свирепыми океанскими ветрами, здесь упорно держались корнями и жили пихта, ель, белая японская береза, ясень, а по берегам ручьев — ива, ольха. Правда, деревья росли редко, жизненное пространство захватил кустарник: кедровый стланик, можжевельник, жимолость. Возле них пробивалась бурая трава, а по камням и скалам расползался серебристый мох.
Странно было после четырехмесячного плавания идти по надежной, неподвижной земле, и все представлялась качающаяся палуба, опадающие и взмывающие волны и как зарывалось в воду легкое суденышко. И вдруг начинало казаться, что остров плывет, как корабль среди пустынных просторов Великого океана. И уже не поймешь, рельеф ли это острова, или обводы и оснастка корабля. А рядом со мной шел худощавый, стройный, нервный человек — незнакомый человек, — которого я любила беззаветно, но почему-то не ждала от него ни любви, ни радости для себя.
Иннокентий вдруг остановился и повернул меня за плечи к себе, заглянул мне в глаза.
— Ты любишь меня?
— Сейчас не надо об этом…
Я мягко отстранила его и пошла быстрее: не прогулка была у нас, мы искали место для могилы. Теперь мы шли узкой долиной, справа ее ограничивали каменистые горы, заросшие в распадках кустарником, слева — обрыв. Ниже тянулись другие террасы, а в самом низу полоса пляжа, омываемого пенистым прибоем.
— Смотри, Марфенька, а ведь это та пирамидка из камней, о которой рассказывал Яланов, — первым заметил Иннокентий.
Действительно, в конце долины на фоне синего неба высилась каменная пирамидка, но рядом с ней четко выделялся крест.
— Там уже чья-то могила! — воскликнула я.
— Яланов о ней не говорил, — удивился Иннокентий.
Да, это оказалась могила. Железная дощечка, прикрепленная к ясеневому кресту, коротко сообщала на английском языке — мне прочел и перевел Иннокентий:
— «Джон Биско»… это судно английской антарктической экспедиции, — вспомнил Иннокентий, — как они сюда попали? Как погиб этот бедняга?.. Они назвали остров — Мун.
— Что это значит по-русски? — спросила я.
— Мун — это Луна.
— Смотри, Иннокентий, а ведь остров похож на молодую Луну. Посмотри отсюда — полумесяц!
— Я уже заметил это. Могилу будем рыть здесь.
…И я еще раз проделала этот путь, уже за гробом Лены Ломако.
Кроме Настасьи Акимовны, которая не могла встать, все проводили Лену в ее последний путь.
Кричали чайки, как плакали, шумел океан, солнце зашло за тучи, похолодало. Быстро вырыли могилу, сменяясь поочередно, взглянули последний раз на Лену — она словно спала, — заколотили крышку и опустили в могилу гроб. Бросил каждый по горсти земли, и этот стук о крышку гроба больно отозвался в сердце.
— Спи, бедная девочка, — тихо произнес дядя, держа в руках шляпу. Ветер развевал его седые волосы.
— Прощай, Лена. Прости, — сказал Харитон угрюмо.
— Не беспокойся о братике, я буду Костику старшей сестрой, — обещала я и подумала, что хотя умерла она рано, но уже успела изведать темные стороны жизни. В тот грустный час я поклялась себе сделать жизнь Костика умной и светлой.
Мужчины засыпали могилу, оформили лопатами холмик, а мы с Миэль положили на него ветви пихты, ели и можжевельника.
Капитан Ича, постаревший почти до неузнаваемости, отвернувшись, вытер глаза.
Я подняла несколько упавших хвойных веток и положила их на могилу ирландца.
Постояли с обнаженными головами, затем подошли к каменному обелиску, на котором было четко выведено:
В марте 1950 г.
здесь побывали советские рыбаки
с судна «Зима».
Остров объявляется советским.
— Цела! — вскричал потрясенный Анвер Яланов. — Простояла четверть века. А судна того уже нет. И людей многих уже нет в живых.
Медленно двинулись мы в обратный путь.
Обросшая ракушками и водорослями «Ассоль» прочно стояла на земле, ждала нас, как родной дом.
Миэль и я пошли на камбуз, помочь Валерке приготовить ужин.
Поужинали, помянули добрым словом Лену Ломако и рано разошлись по своим каютам спать. Измучены все были до крайности. Утром нам дали поспать до девяти часов, вместо обычного подъема в
