— Сейчас придем.
У Кузькина был крошечный кабинет (у нас с мамой в Москве была такая ванная комната). Я однажды спросил его, почему он отвел под свой кабинет самую маленькую комнату на автобазе, он пояснил: чтоб меньше людей набивалось.
Принял нас он хорошо, велел секретарше никого к нему не пускать. Внимательно рассматривая Виталия, объявил, что только что спас его от ЛТП.
Оказывается, Христина развила с утра такую активную деятельность, что за Виталием послали милиционера…
Миша сказал, что Виталий ушел оформляться на работу в автобазу. Начались перекрестные телефонные звонки «на высшем уровне», как выразился Кузькин, и он пока отстоял Виталия.
Виталий этого ЛТП боялся, кажется, еще больше, чем Байкала, он даже побелел весь, но то, что рассказывал Кузькин, успокоило его, и он опять порозовел.
Кузькин рассказал нам следующее: на ближайшей железнодорожной станции дожидается, когда за ней приедут, новенькая мосфильмовская машина со всякой операторской аппаратурой.
Киношникам нужен шофер на все время съемки документального фильма, и Кузькин решил им дать Виталия.
Но… здесь, по его словам, «вмешались бабы»…
Режиссер требовала шофером только сына Андрюшу, по которому она безумно соскучилась, и, главное (это имело первостатейное значение), — Андрюша Болдырев умел видеть, и без него на Байкале она просто не обойдется. Ей нужно именно его видение (здесь Кузькин посмотрел мне в глаза и почесал затылок).
— Так. А Христина заявила, — продолжал Кузькин, — что не может выпустить из поля зрения больного Виталия Сикорского. Лечить его все равно будут. Посему решили, что зеленый фургончик будет водить (под неусыпным наблюдением врача) Виталий, а киношников будешь возить ты.
— Но ведь я работаю на автобазе, меня что теперь, уволят? — возразил я.
— Ты будешь работать и там и тут. Говорят, ты сам просил создать тебе условия потяжелее. Как это — экстремальные!
— Есть же люди — сами напрашиваются, — пробормотал Виталий. Он явно с удовольствием обменял бы Христину Даль на киношников, более того — он теперь панически боялся Христины.
После этого разговора Виталий уныло поплелся в институт «Проблемы Севера», а я… туда же, так как помещение для мосфильмовцев предоставил тот же самый институт, а если точнее — Андрей Николаевич Болдырев.
Я довел Виталия до лаборатории Христины на втором этаже, съехал по перилам вниз (к счастью, никто не видел) и без стука вошел в комнату, на двери которой была теперь прибита дощечка — «Мосфильм». Там никого не было.
Швейцар сказал, что все в конференц-зале, где «дым и споры». Я снова помчался наверх, тихонько вошел в конференц-зал и сел в последних рядах. В зале творилось нечто невообразимое, что торопилась запечатлеть на кинопленку Таня Авессаломова. На огромной доске с азартом писал какие-то формулы молодой ученый в очках Иван Далматов, рядом на стене было закреплено с десяток чертежей, длинный стол президиума тоже был завален рулонами чертежей.
Всмотревшись, я понял, что это такое: дирижабль! Этот самый дирижабль с реактивным двигателем разработала молодежь в институте «Проблемы Севера», и неустанным пропагандистом его был Андрей Болдырев.
Я стал рассматривать сидящих в президиуме: Болдырев, председатель исполкома Суханов, скуластый, коренастый мужчина в мохнатой шерстяной фуфайке, несколько заведующих лабораториями и какой-то худощавый властного вида мужчина в дорогом сером костюме, полосатой тонкой сорочке и галстуке. Он оказался первым секретарем обкома КПСС Герасимовым Александром Владимировичем.
Я пришел к самому концу. Отец объявил заседание симпозиума закрытым. Все тут же разошлись, не переставая спорить. Я тоже встал, чтоб выйти, но меня остановила мама. Как всегда, элегантная и деловитая, она сидела в первом ряду и вроде не оглядывалась, однако увидела меня.
— Андрей, подожди, не уходи, сейчас пойдем обедать.
Обедали мы в ресторане «Байкал», где в честь гостя приготовили малый зал. Но едва все уселись за стол, как спор возобновился с новой силой, а я понял, что обед шеф-повар готовил не в честь гостя, а в честь гостей… целая комиссия из Москвы, и, видимо, на достаточно высоком уровне, если первый секретарь обкома явился самолично.
Из общего разговора я, признаться, ничего не понял, что-то было знакомо, что-то нет. Начали с дирижаблей, а переключились на трехсотлетний кедровый бор, затронув по пути «комфортабельные вагончики и метеорологические предсказания насчет того, что Байкал в этом году вскрывается раньше времени и зимником надо воспользоваться, пока не поздно…»
— Вы отдаете себе отчет, для чего собрали в этих широтах тысячи людей? — вдруг спросил прямо в упор один из москвичей моего отца.
— Конечно! Для освоения Сибири.
— Это побочное, а едут они все на БАМ.
— А построив, уедут, оставив за собой пустыню? Нет, нам такие не нужны.
Они резко заспорили. И секретарь обкома, и мама моргали отцу, чтоб он замолчал, — не тут-то было, отец хотел объяснить.
— Вы только поймите! — горячо убеждал он. — Вот покушаются на эти кедры… Как же, легче заготавливать: свалил один такой кедр, и сразу — кубики, план, премии. А эти кедры простояли бы еще двести лет, давая приют и корм птицам, зверям, принося радость человеку. Четыре поколения людей сменятся, пока вырастет такой кедр. Товарищ Чугунов ссылается: правительственное задание. А нравственная сторона вопроса? И народ это понимает. Рабочие Чугунова приходят с протестом в райком, исполком, ко мне лично… Стыдно; говорят, за такую работу: калечить природу. Уничтожать красоту! Ведь мы вырубаем лучшие деревья, уничтожаем подлесок, сдираем гусеницами плодородный слой почвы — никакой женьшень расти не будет.
Вы ссылаетесь на БАМ, а наши планы — сибиряков, забайкальцев — идут далеко за двухтысячный год.
— Вы что же, игнорируете правительственное задание? — удивленно спросил отца один из членов комиссии.
— Правительство обязано понять и хочет, видимо, понять, разобраться, если прислали такую комиссию… четыре академика, работники ЦК. Мы не дадим уничтожать эти кедры.
Внезапно я понял, сколько чистой, почти детской наивности было у этого большого, умного, мужественного человека — моего отца (ну, пусть, пусть того, кто мог бы быть моим отцом — какая разница?). Ведь он даже не представлял, что существуют люди, которые неспособны признать правыми не себя, а стоящих (по их разумению) несколькими ступеньками ниже по служебной лестнице. Прав может быть либо он сам, либо указующий сверху… пока он держится наверху.
Мне вдруг стало так противно, что едва доел третье — взбитые сливки с мороженым. Собственно, даже не доел, а встал и пошел. У входа меня догнала мама, привычно, будто бы я еще маленький, пощупала лоб.
— У тебя плохой вид, Андрюшка. Ты не заболел?
— И не думал. Перерыв кончился, мне пора на работу. Черт побери, где я работаю, ты случайно не знаешь?
— Тебе разве не сказали? У нас на Мосфильме.
— Ну, мама, ты выдаешь!.. А меня спросили?
— Я тебя не видела. Давай отойдем в сторонку, а то нас толкают. Сядем здесь.
Мы сели с сторонке. Вид у нее был расстроенный, лицо в пятнах, как Всегда, когда она волновалась.
— Объясни, что делается? — попросил я.
— Ну, насчет тебя… Эта Христина, твой шеф, так сказать, заявила, что не может с тобой работать… попросила замены. Ей дали какого-то парня, которого она будет лечить.
— Виталия Сикорского. Почему она… Я же не плохо работал…
Христина была довольна.
— Ты слишком похож на Андрея Николаевича. Ей это тяжело. Психологически можно понять, мы же интеллигентные люди. А нам как раз нужен такой парень, как ты. Ну, я и попросила. Извини, что не поговорила сначала с тобой. Не успела. И… я думала, ты будешь рад поработать со мной.
— Я рад. Меня шофером зачислили?
— Ассистентом к оператору Татьяне Авессаломовой — нам чаще придется на вертолете вылетать, ну, по совместительству шофером, когда выезд на машине.
— Ассистент к оператору?
— Да. Она тебе поможет, славная девочка. Изучишь съемочную аппаратуру, марки пленок, особенности режимных съемок, научишься заряжать и чистить камеру. Таня просила у меня разрешения сделать самостоятельно одну-две короткометражки, поможешь ей. Андрей, ну что ты так смотришь, ведь это интереснейшая работа. В жизни знания эти ой как пригодятся. Ты мечтал о путешествиях. В наше время каждый путешественник должен быть и кинооператором.
— Мама…
— Ну… спрашивай, не бойся.
— Мама, когда ты собираешься выходить замуж? Мама рассмеялась и чмокнула меня в щеку.
— Не так поставлен вопрос, Андрей. Просто я вернулась к своему мужу. Как-нибудь на днях забежим с ним в загс, когда не будет народа, и восстановим наш брак юридически. Ты даже просиял? Так его любишь?
— Люблю его. Я боялся, что ты выйдешь замуж за Кирилла.
— А что — интересный мужчина! Христину бы за него выдать — какая бы чудесная пара была!
— Тоже мне, сваха. Мама, у Андрея Николаевича неприятности?
— И крупные. Кто-то заявление на него в ЦК написал.
— Анонимку?
— Нет. Но фамилию пока не говорят. Так все переврано, перекручено, дана не та окраска. Требуют снятия Андрея с поста директора НИИ. И эту… секретаря райкома, Виринею. Ты пока не приходи к нам — звони, если понадоблюсь. А сейчас иди, наш бухгалтер оформит тебя ассистентом оператора.
Я понял, что мама кого-то ждет вечером… Наверное, секретаря обкома.
Оформился на работу по совместительству. Спросил, где Таня.
