Я прыснула от смеха. Во мне все пело и ликовало: мы почти познакомились. Но какого же совета у него попросить?
— Папа, какого совета можно попросить у инспектора угрозыска, как, по-твоему?
Папа положил на тарелку докторскую колбасу, горчицу и резонно ответил:
— Если дело дойдет до того, что придется просить совета у сотрудников угрозыска, тогда и раздумывать над этим нечего.
— Да, но если просто как предлог… Что тогда можно придумать?
Отец пристально посмотрел на меня и отодвинул тарелку, словно сразу наелся.
— Выкладывай, Владька, что у тебя на уме. Вот теперь и папа говорит «выкладывай».
— Ничего особенного, просто мне нужен предлог… уважительный, чтобы позвонить инспектору угрозыска.
— Да ты что, очумела, зачем тебе ему звонить?
— Хочу с ним познакомиться.
— С кем?
— С инспектором.
— Ты… того, серьезно?
— Вполне, папка.
— Ну, слушаю. Выкладывай!
И я «выложила» про все: как он кормил белку, как я его искала по всей Москве, как неожиданно встретила на заводе.
— Но, понимаешь, его больше интересуют всякие запутавшиеся. Может, украсть что-нибудь?
— Это ты про кого же рассказываешь… Товарища Зайцева?
— Ты его знаешь!
— Уже года два. Это он просил меня присмотреть на заводе за Олежкой, Зинкой, Шуркой Герасимовым — всей их компанией.
Я была поражена. Ищу его по всей Москве, всматриваюсь во всех встречных без надежды когда-нибудь встретить, а родной отец с ним знаком. Чудеса, да и только!
— Ты что же… влюбилась, что ли, в него?
— Не знаю. Но мне так хочется его найти.
— Гм. Найти. А Даниил?
— Что Даниил? И ты тоже. Это ведь просто дружба.
— Знаю, что дружба. Но почему-то думал…
— Нет. Я Дане настоящий верный друг на всю жизнь. А любовь — это другое.
— Ты знаешь, что такое любовь?
— Предчувствую.
Отец долго смотрел на меня. Он явно расстроился. Я налила ему чаю с лимоном, крепкого, как он любил.
— Вспомнил, как носил тебя на руках, — сказал он. — Ездил с тобой на рыбалку. Как ты всегда прибегала ко мне с каждым затруднением. А теперь выросла. Неужто правда, влюбилась? Или морочишь голову? Тебе ведь только восемнадцать.
— Папа, ну при чем тут возраст! Я же не собираюсь замуж. Даже и не думала об этом. Просто у этого Ермака такое хорошее лицо, как у Гагарина. И мне стало грустно, когда он покормил белку и ушел… Даже не взглянул на меня. И теперь вот не он придумывает всякие предлоги, а я…
— А что тебе надо от него, дочка?
— Видеть его, хоть изредка. И… чтоб он меня тоже видел. Не знаю, в общем. Все эти месяцы мне просто хотелось его найти.
Я пригорюнилась. Отец вдруг расхохотался.
— Ну и Владька, ведь надо же…
— Что тут смешного? — Я даже обиделась. — Знала бы, что будешь смеяться, и не рассказала бы тебе.
— Ну, прости. Уж очень неожиданно. Зайцев парень хороший. Он тебя не обидит. Девки-то за ним табуном бегают, а он ни-ни. Серьезный. Живо мозги вправит.
— Так уж и табуном? — усомнилась я, но была уязвлена до глубины души.
— Бегают за ним, смотреть тошно, — уже серьезно подтвердил отец, — ни девичьего стыда, ни чувства достоинства. Звонят, письма пишут, записки. Как же, не женат, зарплата приличная, однокомнатная квартира в центре Москвы. А женится — дадут побольше квартиру. Хорошо, что он скромный и волевой парень, все эти записки и телефонные звонки ему что шелуха от семечек — беспорядок и мусор, больше ничего.
Я буквально помертвела. Ох, зачем же я звонила ему! Попала в табун тех, кто без достоинства, да еще имя назвала свое. Какой срам! Теперь и я для него — шелуха от семечек. Что я наделала!
Мы долго оба молчали. Четко доносились сюда, на четвертый этаж, звонкие мальчишечьи голоса, погромыхивали троллейбусы, надрывно ревели машины, преодолевая подъем. Улица Булгакова идет по склону холма. Когда-то здесь шумел лес… Мне было очень грустно.
Отцу стало меня жалко.
— Ну, не расстраивайся так.
— Ты же еще не знаешь…
И я разревелась, как маленькая, вслух. Всхлипывая, рассказала папе про злополучный телефонный разговор. Отец даже крякнул и потянулся за папиросой.
— Успела! Что б тебе посоветоваться сначала.
— А я разве знала.
Сердце у меня разрывалось от горести, слезы текли так обильно, что попадали в рот — соленые и горькие.
— Хватит, Владька, — поморщился отец (он не выносил слез), — ладно, придумал я предлог… Придется только как следует поработать тебе.
— Но я уже звонила ему… имя он знает. Что делать теперь?
— Скажешь, что об этом деле и хотела поговорить, но чего-то застеснялась.
— Каком деле?
— Высморкайся хоть да умойся. Холодной водой! Беда быть взрослой дочери отцом.
Пока я умывалась и причесывалась (папа не любит лохматых), он уже убрал со стола и ушел к себе.
Когда я вошла, он читал томик Есенина. Когда папе хочется уйти от обыденности, он всегда читает стихи. Но разве моя любовь — это обыденность? Я нехорошо начала, уподобилась тем… кто гоняется за женихами. Но ведь мне не нужно ничего этого. Папа-то должен знать.
Эх, если бы Ермак Зайцев допустил в работе недопустимую ошибку и его бы сняли с работы, может, выселили бы из Москвы, и все эти нахальные девицы, что донимают его телефонными звонками, отвернулись бы от него, а я… Я бы поехала за ним хоть в тундру, хоть в забытый всеми город Мангазею. Ко он никогда, никогда не сделает ничего такого, чтоб все от него отвернулись. Он скромный, волевой и любит свою работу.
Надежды никакой. Я ведь ни красотой, ни особым умом не отличаюсь, к тому же веснушки. Даже кислое молоко не помогает и никакой крем.
— Слушай, Владя, как хорошо!
И отец прочел мне вслух. Он хорошо читал стихи. Просто, мужественно, с уважением к поэту.
— Почитай еще, — попросила я.
Я уже не спрашивала, какой бы найти предлог. Я была подавлена и разбита. Отец стал листать страницы, выбирая, что прочесть.
— Завтра у вас общецеховое комсомольское собрание, — сказал он рассеянно.
— Знаю.
— Между прочим, будут переизбирать шефов над детской комнатой милиции. Все почему-то отказываются обычно от этой работы. Если ты не против…
Я смотрела на отца, вытаращив глаза.
— Зайцев поможет, если когда не справитесь. Он вас и проинструктирует. Он ведь прикреплен к нашему заводу… Так вот… могу подсказать, чтоб тебя выдвинули. Если ты меня не подведешь.
— Папка, да какой же ты у меня хороший!
Я бросилась Целовать отца. Потом он еще читал мне Есенина.
Пришла мама — элегантная, красивая, молодая, — ни за что не дашь больше тридцати. Правда, последнее время она несколько похудела, стала бледной. Наверное, очень устает. Она честолюбива и любит в работе выделяться.
Мама пришла в хорошем настроении, хотя и пожаловалась, что чувствует себя неважно.
— Напоите меня чаем, что-то так устала, — сказала она я пошла переодеваться.
