— При чем тут жалко — судьба артиста решается.
— Ты ведь сейчас всем готова пожертвовать, лишь бы я стала артисткой. Вот ты какая, Владя… Если я… и вправду стану, то при всем честном народе в ноги тебе поклонюсь. Ведь теперь, если бы ты даже отступилась… Я-то уже не отступлюсь. Я было потухла, а ты зажгла меня, как лампу.
Подошли к берегу и остановились. Синеватый лед Оки сверкал на солнце. С верхушек прибрежных дюн ветер сдул снег, обнажив желтый сырой песок.
Здесь была родина и моих предков — лощины и косогоры, ельники и березняки да вечнозеленые боры. Крохотные синички-московки старательно объедали шишки, вытаскивая семена из-под чешуек. Когда мы подошли, вспорхнула шумная стайка.
— Здесь есть родничок, который никогда не замерзает, — сказала Шура.
— Почему?
— Не знаю. Не замерзает даже в самые лютые зимы. Вот иди сюда, за мной.
В густо заросшем осинником и кленом овраге Шура показала мне родничок. Он был так засыпан прошлогодними палыми листьями и снегом, что его не было видно. И только по тому, как шевелились сухие листья, будто под ними живой зверек, можно было догадаться, что здесь рождается ручеек. Маленький, забитый, он тоже впадал в Оку.
Мы постояли, подивились чудесному родничку. Снег насыпался нам в валенки и за воротник.
— Вот надо быть таким, как этот родничок, — сказала я, — не замерзать ни при каких обстоятельствах. Пошли репетировать.
Мы выбрались из оврага, высыпали снег из валенок и медленно пошли обратно.
— Я постоянно повторяю, что в десятилетке учила, — сказала Шура. — Боюсь забыть. Все кажется, что мне это еще пригодится. На прополке работаю или сено копню, а сама повторяю. Например, алгебра: одно уравнение с двумя неизвестными имеет бесчисленное множество решений. Или: если уравнение имеет дробные члены, знаменатели которых содержат неизвестное, то корни этого уравнения должны быть подвергнуты испытанию. Постоянно что-нибудь в голову лезет такое… Странно. Позавчера весь день занимала одна цитата… Просто из газетного очерка. Соловейчика. Прочесть?
— Прочти.
— Я ее записала. Вот она: «У человека две жизни: та, которой он действительно живет, и та, которой он мог бы жить. Нереализованная, непрожитая жизнь эта каким-то образом отражается на жизни действительной.
И чтобы до конца понять человека, надо представить себе, как он мог бы жить, попади он в совершенно другие обстоятельства. Я думаю, что это относится к каждому…»
Затем Шура читала мне стихи Багрицкого. Не дочитала, забыла, как дальше, и расстроилась.
— Там есть такая хорошая строка, Владя… «Веселый странник, плакать не умевший…» Забыла… Надо же!.. А зачем мне это? Что толку? Лишь будоражит попусту душу. Начитаюсь стихов, а потом тоска нападает.
Шура махнула рукой.
— А на празднике жизни меня обошли, — добавила она и замолчала надолго.
Я вдруг вспомнила, как подумала дома, что папе, пожалуй, будет лучше с простой женщиной, колхозницей, если они с мамой так и не смогут найти общего языка. Так не понимать родного отца. Не простоты, а сложности человеческой искал он, устав от примитивности чувств и мыслей, потому что в маме все было до ужаса прямолинейно и примитивно.
Мы проговорили с Шурой весь этот последний мой вечер в Рождественском.
Она рассказала о своей прабабке. История Авдотьи Финогеевой тоже заставила меня о многом задуматься.
Авдотья Ивановна была замечательной русской женщиной, самородком. Будучи совсем неграмотной, она сама сочиняла и знала на память сотни песен и сказок. Послушать ее приходили из далеких деревень…
Утром Шура взяла у Щибри лошадь и отвезла меня на станцию.
— Жду фильма, тогда пойду по театрам, — сказала я, прощаясь.
На самом деле я решила не ждать фильма, а немедленно начать поиски режиссера, способного понять и признать талант Александры Скомороховой.
Когда поезд тронулся, Шура заплакала и побежала за вагоном. Я сама чуть не разревелась, но еще раз сфотографировала ее — последний кадр, пленка кончилась.
Поезд набирал скорость, закружились березняки и боры…
Глава тринадцатая
ОДНИ НЕПРИЯТНОСТИ
Неприятности начались сразу, едва я вернулась домой. Родители опять что-то выясняли. На этот раз мама заставила меня присутствовать при этом, сказав, что я достаточно взрослая.
Человек прямо с поезда, даже ванны не принял еще, чайку не попил. Даже не спросили, сыта ли я…
Пожалуйста!
Они сидели в столовой, в разных концах. Я села на тахте возле полки с фантастикой. С мрачным лицом и самыми мрачными предчувствиями я приготовилась слушать. Атаку начала мама, самым ледяным голосом, на который только способна.
— Владлена, ты уже взрослая, хочешь быть психологом, поэтому я прошу тебя…
Она не досказала, чего именно она у меня просит, и посмотрела на отца. (Не верю я, что мама его любит, что-то не похоже.)
— Не знаю, по чьей вине, но семьи мы так и не смогли создать… — продолжала мама, чуть хмурясь и покачивая ногой в лаковой туфле.
Я подумала, что поздно мама это поняла, если Валерке уже двадцать четыре года, а мне скоро девятнадцать. Эх, им бы с папой серебряную свадьбу справить: два месяца не дотерпеть.
— …Поэтому нам лучше разойтись, — закончила мама. Отец задумчиво смотрел на нее и молчал. Сегодня он показался мне особенно молодым и красивым, несмотря на то что был расстроен.
— Как ты это решила осуществить практически? — наконец спросил отец, пристально, как незнакомого человека, разглядывая маму.
Она чуть смутилась, даже порозовела, хотя вообще-то казалась слишком бледной и похудевшей, особенно за эту неделю, что я отсутствовала. Видно, ей тоже нелегко далось это решение.
— Я выхожу замуж, — объяснила она заносчиво, почему-то обращаясь ко мне. — Аркадий работает в министерстве. У него две комнаты в проезде МХАТа… Самый центр. Я перееду к нему. Но…
Мама запнулась. Она по-прежнему смотрела не на отца, а на меня.
— Дело в том… ни он… ни я… мы не можем… У нас у обоих такая работа… Может повредить… Мы давно это обсуждаем…
Мама окончательно запуталась и умолкла. Я ничего не понимала, кроме того, что вот оно — пришло. Все-таки разводятся! Но отец понял ее. Это мама не понимала его никогда.
— Ты хочешь, чтобы я взял вину на себя? — спросил отец и потер подбородок.
Мама молчала.
— Чтоб инициатива исходила от меня, вроде это я бросаю семью, так? — уточнил отец.
— Тебе это никак не повредит, Сергей. Ты, в конце концов, как был наладчиком, так и останешься… Тебя же не снимут с работы. Конечно, может быть, выговор… Но на работе не отразится. А я могу… Аркадий может… Мы не знаем, что делать. Ты всегда шел мне навстречу. Я никогда не забуду, что ты уговорил меня учиться. И всячески помогал во время учебы. Возможно, если бы не ты, я осталась электросварщицей. Я всегда благодарна…
Теперь и я поняла и от удивления громко свистнула. И сразу съежилась, ожидая, что мама сделает мне замечание. Но или ей было не до этого, или она уже отказывалась от своих материнских прав, но замечания не последовало.
— Не свисти, Владя, — сказал отец.
Значит, ее обязанности по воспитанию переходили к нему.
— Конечно, ты должен подумать, я понимаю. Но я прошу тебя помочь нам. Ведь все равно это у нас не семья.
— Какая уж там семья, — с горечью проговорил отец.
— Когда ты дашь мне ответ? — тихо, с необычайной простотою, спросила мама.
— Ответ… Если тебе нужно, завтра подам на развод. Твоя правда, моя «карьера» не пострадает. Как был слесарем, так и останусь.
— Наладчиком, — поправила я. Голос мой дрогнул. Я не выдержала и разревелась.
Ни мать, ни отец меня не успокаивали.
Я ушла на кухню, села там, не включая света, у окна и плакала, плакала, будто кто умер.
Когда я наплакалась и, ополоснув лицо холодной водой из крана, вышла опять в столовую, мои родители, к великому моему изумлению, мирно беседовали.
Теперь им не из-за чего было ссориться: больше они не предъявляли друг другу никаких претензий.
Была семья, пусть не дружная, но семья — воспитали двух детей, — теперь семья распалась…
Если я выйду замуж, ни за что не буду разводиться. Никогда! Разве что муж уйдет от меня. Но не по моей вине.
Отец сдержал обещание и подал в суд. Как только он это сделал, мама собрала свои платья, книги и ушла к Аркадию. Мебель она пока оставила, потому что там негде было ставить. «Возможно, я ее потом продам», — сказала мама.
— Надо сесть перед дорогой, — сказал отец, когда мама уходила.
Мы сели на стулья возле пустого стола.
За мамой должен был приехать этот Аркадий… Я о нем знала мало. Знала, что он моложе мамы на шесть лет, брюнет, ходит зимой с раскрытой головой,
