если Дан пожелает, он в нас обоих найдет друзей.
Он поднялся уходить. Вид у него был счастливый, но усталый.
— Владя, Сергей Ефимович, приходите в субботу ко мне ужинать, часиков в восемь. И пожалуйста, Сергей Ефимович, с супругой. Передайте Александре Прокофьевне, что я очень прошу ее быть у меня. Как это ни странно — ни вы, ни Владя у меня еще не были.
Мы обещали прийти.
Уснула я, кажется, за час до того, как затрещал будильник. Мысли, чувства, ощущения наплывали, как волны в море. Я как будто лежала на дне, и они перекатывались через меня.
Меня смущало, почему я не чувствую «безумного» счастья… Как-то все получилось экспромтом… Даня сыграл роль катализатора. (Помните, в химии: вещество, ускоряющее реакцию?) В сущности, Ермака спровоцировали на это предложение «руки и сердца». Он же не собирался сегодня предлагать мне быть его женой. Даже объяснялась в любви я сама, первая. Он, бедняга, может, и не собирался жениться в ближайшие годы, и вот — на тебе! Папа спросил, когда мы думаем пожениться, не мог же Ермак сказать: «через три года». Пришлось сказать: «после экзаменов».
Ох, как нехорошо получилось! Брата моего небось не заставишь жениться… А Ермак мягкий, деликатный, совестливый, вот его и «заарканили»… все равно как Пьера Безухова Элен, Вот несчастье! Может, Ермак и не очень уж любит меня? Ведь говорил: превыше всего работа с трудными подростками.
Что же делать? Отложить свадьбу на год-два? Зачем, собственно, так торопиться… Надо дать ему время все обдумать. Я-то буду любить его всю жизнь, сама не знаю почему.
К утру я окончательно решила отложить свадьбу на год и лишь после этого уснула.
В субботу мы отправились к Ермаку. Он жил на Воробьевском шоссе, в доме с низкими потолками, на четвертом этаже Я пришла на час раньше. Папа отправился за Шурой.
Дверь, как и все двери, как будто не жил за нею лучший человек на свете — мой Ермак!
Я позвонила. Отпер Ермак и сразу прижал меня к себе.
— Не целуй на пороге, семь лет разлуки! — рассмеялась я.
Инспектор угрозыска оказался суеверен и поскорее захлопнул дверь. В комнату он внес меня на руках и, осторожно поставив на стул, отошел полюбоваться, словно какой красавицей.
Он выглядел еще более счастливым, чем Шура, когда ее вызвали телеграммой на Мосфильм. Как хорошо, что Ермак жил как раз против Мосфильма: Шура будет забегать к нам с работы. Мне стало стыдно, что я усомнилась в Ермаке. Но все-таки надо будет поговорить с ним откровенно — по душам.
— Зашла пораньше, чтоб помочь тебе, — сказала я, спрыгивая со стула.
— Все уже готово, — кивнул он на сервированный стол, где вперемешку с охапками сирени искрились бутылки с вином и аппетитно пахла закуска. — Но как славно, что ты пришла раньше.
Я заметила, что Ермак теперь целовал меня более уверенно, пылко и смело.
— Хочу не торопясь посмотреть, как ты живешь, — пояснила я.
Комната человека, если у него есть отдельная комната, всегда носит на себе отпечаток его духовного мира и характера. Поэтому мне было так интересно жилье Ермака. Бросилась в глаза ослепительная чистота комнаты, вещей, стекол. Правда, он ждал гостей (надо будет нагрянуть внезапно). Впоследствии я и нагрянула: у него всегда так чисто. Он гораздо чистоплотнее меня. У нас в квартире — как когда.
Комната у него угловая, просторная. Самая большая стена и половина другой стены — буквой «Г» — были целиком, с полу до потолка, заняты стеллажами с книгами. Тахта, накрытая пледом, стояла торцом к стене. Возле нее — столик с телефоном. У окна светлый письменный стол. Перед окнами и балконом целая коллекция редких кактусов.
Я подошла к стеллажам. Ермак присел на письменый стол и, заложив руки в карманы, с довольной улыбкой наблюдал за мной.
Одну секцию стеллажа занимали чисто юридические книги — я только мельком взглянула на корешки. Потом шли толстенные тома всяких педагогов: Ушинского, Песталоцци, Макаренко, — книги по психологии, философии, биологии, истории. Художественной литературы было меньше. Русские классики: Достоевский, Толстой, Тургенев, Леонов, Пришвин, Паустовский. Много стихов, журналов…
Мы целовались, когда начались звонки. Первыми пришли папа с Шурой. Папа в новом костюме и летней полосатой шведка, помолодевший, интересный. Он был похож на космонавта, или конструктора, или… наладчика. Шура ни на кого не походила. На земном шаре она пребывала в единственном числе — неповторимая Александра Скоморохова, взбирающаяся по крутой горе, без тропинок, к своей будущей славе.
Шура была одета со вкусом, чувствовалось уже, что она работает на Мосфильме. И руки у нее стали уже не огрубелые, а мягкие. Папа бросил удивленный взгляд на раскладной стол, уставленный закусками и винами.
— Как на Маланьину свадьбу, — заметил он Ермаку. — И куда столько вина… или ждешь еще кого?
— Жду своих друзей. Сейчас будут.
— Владьку показать?.
„— А как же, обязательно. Они мне как родные…
Друзья пришли все вместе, все в формах и при орденах — неужели из-за меня? Ермак, покраснев, представил нам своих друзей, друзьям — невесту и ее родителей.
Кроме его начальника Ефима Ивановича Бурлакова, с которым я уже познакомилась в угрозыске, было еще четверо молодых сотрудников. По счастью, того грубияна, который меня допрашивал, не было. А эти мне все понравились. Главным образом за то, что они любили Ермака, — это бросалось в глаза. И даже слишком бросалось. Начать с того, что они принялись меня изучать: достойна ли я их дорогого Ермака.
Ермак поспешил усадить всех за стол, разлил вино, про возгласил тост, чокнулись, выпили — они все равно сосредоточили все внимание на мне. Папа посмеивался «в усы», Шура по-сестрински волновалась за меня, понравлюсь ли…
Я начала не то что злиться, но мною овладело то чувство противоречия, которое приходит ко мне столь часто.
Взглянула на Ермака… Глаза его смотрели напряженно, на носу, как всегда, когда он нервничает, выступили капельки лота. Как ему сейчас хочется, чтоб я понравилась его друзьям! И внутренне я одернула себя.
— Почему же вы избрали именно психологический факультет? — продолжали меня «прощупывать» Ермаковы друзья.
Ермак поспешил провозгласить тост за дружбу. Чокнулись, выпили, но, закусывая, повторили вопрос.
Ефим Иванович тоже, видимо, с интересом ждал моего ответа.
— В двух словах ведь не скажешь, — уклончиво произнесла я, допивая бокал.
— Зачем же в двух!
— А нам некуда торопиться.
— Уж очень интересно.
— А вы подробно…
— А все-таки…
Они были все разные, и выражение глаз совсем разное, и все же чем-то походили друг на друга. И не потому, что все в форме, аккуратно подстрижены, чисто выбриты, но одна общая работа, напряженная, нервная и подчас опасная, придавала им что-то общее. Эти люди стоили, чтобы я поделилась с ними своей мечтой.
— Я полюбила свой завод (он удивительный!) и не хочу уходить. Останусь… — начала я тихо.
— Тогда почему не на технический?
— За что именно полюбили?
— При чем тогда психология?
— Да не мешайте вы человеку высказаться! — одернул их Ефим Иванович.
— Не надо ее перебивать! — попросил Ермак.
Они стали слушать молча. Кажется, с наибольшим интересом слушал папа: чем-то я его удивила.
— Я — рабочий. Инженером быть не собираюсь. Завод наш полюбила за то, что уж очень интересные приборы мы делаем, без них не могла бы двигаться наука.
Вот говорят: научно-техническая революция… Наша бригада сейчас работает над сборкой поразительного самонастраивающегося устройства. Под руководством самого конструктора. А потом наша машина пойдет уже в серийное производство. Чтобы собрать и наладить такой станок, надо знать основы высшей математики, механики, программирование.
Вы знаете, в нашей бригаде большинство бывшие хулиганы, лодыри, а теперь они все ринулись учиться в вечерний техникум, потому что поняли: иначе им на этой машине не работать. А им интересно. В прежней папиной бригаде давно учатся.
Я к ним присматриваюсь… Конечно, хорошо, когда передовую рабочую молодежь интересует теория конечных или бесконечных автоматов, программирование. Но вот недавно погибла Зина Рябинина. Ей в двухтысячном году было бы сорок лет. Духовные ее силы достигли бы полного развития. Произошел трагический случай. А братья Рыжовы взялись за ум, поступили в заводской вечерний техникум. В том году им тоже будет по сорок лет. Но пока у них же полная бездуховность, умственная лень, эгоизм, жадность… Сможет ли техническое образование помочь им избавиться от этого?
Когда я стану постарше и овладею мастерством, мне придется учить таких, как вот папа учит. Он же один из лучших наставников на заводе. Он много читает. Это с его полок я взяла первые книги по психологии. Вот я и хочу подготовиться к этой сверхзадаче. Вот для чего мне надо кончить психологический факультет.
Мы живем в особенное время. Нравственность, духовность человека теперь самое главное…
Я смутилась и замолчала. Так трудно, чтобы тебя поняли! Может, я им (и даже папе) показалась нескромной? Люди специально не готовятся к тому, чтоб стать наставниками. Это ж не профессия… А почему, собственно, не быть такой профессии?..
Но все смотрели на меня благожелательно.
— Да, мы живем в особенное время, — медленно проговорил Ефим Иванович. — Время, на которое третье тысячелетие уже бросает свой отблеск…
— Словно солнечные блики на коре дерева, — задумчиво сказал папа.
