местом был бы Николаевский монастырь. Он на острове, сам как крепость.
Сотники задумались.
— Верно, место удобное, — отозвался немного погодя и Швачка.
Бурка тоже не возражал.
— Тогда, Микита, сейчас езжай и договорись с игуменом, — обратился к Швачке Зализняк. — А мы ещё одно дело сделаем. Нужно посланцев в Сечь снарядить, а заодно и в ближние волости. Пускай всем рассказывают, что совершилось здесь, пускай поднимают крепостных. Шляхта сильна. Войско у неё, пушки. Но это не страшно. Одолеть её можно. Коршун тоже силен, а ласточки его гонят. В единении наша сила.
— Воззвание бы написать, — молвил Бурка, отодвигая кружку.
— Напишем, зови писаря.
— Он пьяный лежит.
— Я буду писать, — сказал молодой сотник, — были бы перо да бумага.
Позвали шинкаря, велели достать бумагу, чернила и перо.
Шинкарь поспешно принес. Сотник взял перо, старательно макнул его в чернильницу и подложил бумагу. Он наморщил лоб, водя другим концом пера у себя по подбородку.
Максим напряженно думал. Он закусил по привычке нижнюю губу, стучал по столу пальцами.
— Пиши: «Коронные обыватели, слушайте нас…» Нет, не так, замарай. — Зализняк отпил из Буркиной кружки и зашагал по комнате.
«Что же писать? Может, позвать кого-нибудь из грамотных людей?» — подумал он. Вдруг вспомнились слова, которые он говорил около монастыря.
— Пиши: «Порабощенные браты наши, жители панских и церковных поместий. Наступила пора выбиться из неволи, освободиться от ярма и бремени, которые вы терпели от своих панов…»
Перо быстро забегало по бумаге. Сотник только на миг остановился, чтобы снять с него соринку, и продолжал дальше. А Максим говорил:
— «…И станете вы вольными, без панов и управляющих, счастливыми людьми…»
Сотник едва успевал записывать. Он сам удивлялся, откуда берутся у их атамана такие слова, ласковые, как весеннее солнце, острые, как сабли, колючие, словно татарские стрелы.
— Всё, — наконец остановился Зализняк. — Прочитай.
Сотник медленно прочитал написанное и снова макнул перо:
— Подпиши, атаман.
Максим подошел к столу и стал за спиной сотника.
— Подпиши сам.
— Как подписывать?
Максим взял кружку и пожал плечами.
— Разве не всё равно, подпиши, как знаешь.
— Конечно же, не всё равно. — Сотник поднял голову. — Титул какой-то нужно. Если мы сотники, а ты над нами старший, так ты должен быть, ну, к примеру, полковником.
И уже не дожидаясь согласия, сотник черкнул: «по-к Зализняк с войском».
Максим вышел во двор не через корчму, а через комнату, в которой жил корчмарь. Возле поломанного тына стояли Микола, дед Мусий, Карый и Роман.
— Вот так-так, повел в корчму, матери его ковинька, — показывая Максиму на Романа, бранился дед Мусий. — Заказал, а сам сбежал. Говорит, я сейчас. Ждём-пождём, а его, висельника, как вода смыла. Хоть штаны в заклад отдавай.
— Я же пришел, — оправдывался Роман.
— Ты пришел!.. Запорожцы выручили, заплатили. К крале своей бегал. Нужен ты ей. За ней Иван Загнийный ухаживает. Недаром же тебя так быстро Галя и прогнала сегодня.
Роман стоял, заложив руки в карманы, и смущенно улыбался.
— И совсем не прогнала. Если хотите знать, так вот. — Он вынул из кармана кисет и расправил его на ладони. — Взгляните, что вышито: «Оце тому козаченьку, що вірно любила».
Дед Мусий протянул руку, но Роман спрятал кисет в карман. Он хотел пошутить и вдруг густо покраснел, зачем-то стал застегивать кунтуш.
— Так и женился бы, — будто в сердцах сказал дед Мусий. — Болтается лоботряс такой, наверно уже двадцать пять стукнуло. А вот и ещё один кавалер старый, хоть и атаман. Разве не придется потанцевать на твоей свадьбе, Максим?
Зализняк улыбнулся.
— Потанцуешь, диду, придет время. А вы, хлопцы, — обратился он к Миколе и Роману, — собирайтесь в дорогу, поедете с грамотой. Не вы одни, многие поедут. Зайдите к Бурке, он даст. Сейчас писать будут.
Зализняк рассказал, куда и зачем они поедут. Роман согласился с радостью, Микола же — с видимой неохотой.
Максим поглядел на солнце — оно клонилось к горизонту. Швачка должен бы уже вернуться. Ожидая его, Максим пошел вдоль улицы, по которой тот должен был ехать. Но сотника не встретил.
Возвратился Швачка только вечером и рассказал, что игумен наотрез отказался пустить гайдамаков в монастырь. Когда он, Швачка, попробовал сказать слово наперекор, то игумен велел выпроводить его прочь. В гневе он бросил игумену несколько оскорбительных слов, и монахи хотели схватить его. Гайдамаки не дались им в руки, выскочили и засели в лозняках. Хорошо, что на берегу было с полсотни запорожцев на лошадях. Их Швачка прихватил с собой на всякий случай. Увидев своего сотника в затруднительном положении, они бросились вплавь к острову.
— Мы монахов немножко поучили уму-разуму, — усмехнулся под конец Швачка. — Игумена потом в бане нашли, прятался. Хлопцы там тряпья немного привезли да деньжат торбу. Да ещё книжек два челна на ружейные пыжи. А монахи целы все. Когда будем перебираться?
Зализняк посуровел. Не следовало трогать монахов. Могут пойти разные нехорошие слухи между крестьянами,
— Не нужно было этого делать. Теперь нам туда ходу нет. В крепости Кончакской оставим гарнизон. Езжай к своим. На заре выезжаем отсюда. Тарану Ивану скажи, пусть едет в крепость. И это золото ему передай, он останется с полусотней.
Зализняк легко вскочил на коня и рысью поехал к крепости. Там он пробыл весь вечер.
Уже пропели первые петухи, когда он подъехал к Оксаниному двору. Оксана, должно быть, и не ложилась в этот вечер. Как только он соскочил с коня и стукнул воротами, она тотчас появилась на пороге и спросила шепотом:
— Это ты, Максим? А я дожидаюсь. Неужели, думаю, не приедет.
— Как бы это я не приехал?
Оксана взяла из Максимовых рук поводья.
— Пойдем отсюда, тут всё видно.
Ночь была лунная. Большие звезды, словно слезы, дрожали высоко-высоко в небе.
Максим и Оксана вошли в клуню. Она привязала коня к возу, стоявшему посредине тока, и положила охапку сена. Они сели на бревно под копной прошлогодних обмолоченных снопов. Только теперь Максим почувствовал, как тяжелая усталость разливается по его телу. Оксана словно угадала это.
— Устал?
— Немного устал.
— Полежи на сене, тут дерюжка есть.
— Я хочу с тобой посидеть.
— Я же рядом сижу.
Максим лег на сено, с наслаждением раскинулся на нем. Оксана сняла с его головы шапку и подложила под голову.
