свернул листок и спрятал под шапку, — бояться нечего. Только бы добраться удалось. А это вот нам на дорогу.
Ян засунул руку за пазуху и вытащил широкий красивый пояс.
— Где ты взял, зачем? — спросил Василь.
— Этот пояс стоит триста злотых. Он выткан золотом. Мы его обменяем на деньги, я его две недели ткал.
— Так ты украл? — спросил Василь.
Ян усмехнулся.
— Выдумал — украл. У кого украл? У панов? Разве они его делали? Я взял, чтобы было на что в дороге прокормиться. Довольно сидеть. Нужно идти не мешкая. Когда утром кинутся искать, мы уже будем далеко.
Ян обнял брата и нежно погладил его по плечу.
— Не бойся, братик, всё будет хорошо. Счастье само не идет в руки. Его завоевывать нужно.
Хотя Василю было семнадцать лет, а Яну только на два года больше, Василь чувствовал себя спокойно только тогда, когда находился вот так рядом с Яном, ощущал прикосновение его руки, слушал его рассудительную речь. Какой умный и храбрый Ян. И как хорошо иметь такого брата!
Роман разобиделся. Он ехал сбоку и, отвернув голову, насвистывал песенку. Всех их ехало человек тридцать. Они должны были добраться вместе до Смелы и уже оттуда группами по три-четыре человека разъехаться по селам. В каждой такой группе имелся один грамотный человек, он должен был читать крестьянам универсал. Гайдамаки были одеты в форму надворной стражи. И хотя старшим над ними Зализняк назначил атамана Шилу, Роман попросил, чтобы сотником надворной стражи одели его. Шило, спокойный, степенный человек, согласился с радостью. «Лучше я буду играть малую комедию, чем большую», — сказал он. Но Роман, себе и другим на забаву, скоро стал злоупотреблять своим положением. Когда они проезжали через какое-нибудь село, он вел себя на людях надменно и высокомерно, как будто и в самом деле был сотником отряда, требуя от переодетых гайдамаков почтительного отношения к себе. Гайдамаков распирало от смеха, когда он в одном селе погнал в корчму за горилкой самого Шилу. Разгневанный сотник, как только они выехали за село, остановил коней, приказал Роману снять с себя сотницкую одежду и отдать ему.
Роман перестал насвистывать и с любопытством уставился на нескольких запорожцев из гайдамацкого отряда, которые затеяли игру. Каждый из них по очереди разгонял коня и, кинув шапку, на скаку ловил её. Кто же не успевал поймать, должен был в первой же корчме угостить за свои деньги товарищей. Долго никто из них не проигрывал. Только на третьем заходе один из запорожцев неудачно перехватил поводья, и шапка, скользнув по локтю, упала на землю. Вокруг раздались довольные выкрики.
Гайдамаки выехали на бугор и пустили лошадей шагом. В долине виднелось село. Впереди них к селу ехала подвода. Роман пришпорил коня и поскакал вперед. Вскоре он был уже возле подводы. Небольшая брюхатая лошаденка, лениво помахивая хвостом, дремала на ходу. На возу, подложив под щеку обе руки, сладко спал здоровенный, краснощёкий поп. Большая зеленая муха лазила у него под носом, но поп не ощущал этого и сладко чмокал во сне губами.
— Батюшка, ау! — позвал Роман.
Поп даже не шевельнулся.
«Пьян», — догадался Роман.
Разглядывая попа, он думал: что бы ему сделать? Повернуть коня, и пусть он едет туда, откуда выехал? Но позади гайдамаки, они остановят воз. Роман посмотрел в сторону, и вдруг по его лицу расплылась улыбка. Он слез со своего коня и, оставив его на дороге, взял попову лошадь за уздечку. Справа блестело болото, и к нему тянулись в траве две колеи, проложенные, видимо, ещё с осени, когда сюда возили мочить коноплю. Роман повернул лошадь на колеи, провел немного и пошел назад. Он сел в седло, выжидая, что будет дальше. Лошадь, наверное, захотела пить, дошла до пруда и стала понемногу заходить в воду. Высоко подтянутый чересседельник не давал ей дотянуться мордой до воды, и она брела все дальше и дальше, таща за собой воз. Вода уже была выше колес. Вдруг поп испуганно вскочил. Он протер глаза и сразу завизжал тонким голосом, который никак не шел к его дородной фигуре:
— Спасите! Тону! Господи, спаси, грешен есмь!
Роман видел, что конь спокойно пьет воду и что болото неглубокое. Свистнув сквозь пальцы, он стегнул коня нагайкой и отпустил поводья. Гайдамаки нагнали его уже при въезде в село.
— Я тебе посмеюсь над святым отцом, — показал кулак Шило. — Совести у тебя нет. Крест святой носит, а сам помогает черту вертеть его мельницу. Недаром батюшка думал, что это дьявол его в воду уволок. Как есть дьявол. Тьфу на твою голову!
— На свою плюй, — усмехнулся Роман. — Говорите, поп подумал, что это дьявол его в воду завел?
— Здорово же он перепугался. А как в рясе в воду соскочил! — хохотали гайдамаки, покачиваясь от смеха в седлах.
Роману с Миколой и запорожцем-грамотеем выпало ехать в Мельниковку.
— Леший его знает, откудова начинать, — говорил запорожец, когда они выехали на Смелу. — Того и гляди наскочишь на какого-нибудь пройдоху, и он продаст со всеми потрохами.
— Да кто нас слушать станет? Ещё и оделись, как поповна на смотрины, — кинул Микола, оглядывая поля. — Рожь буйно растет. Глядите, как поднялась дружно.
В Мельниковку приехали под вечер.
— Давайте искать самую бедную хату, и там остановимся, — предложил запорожец.
— Ничего не выйдет, нужно в самый богатый двор ехать, — не согласился Роман. — Ты послушай! — остановил он отрицательный жест Миколы. — Там мы увидим, к кому лучше идти. И ехать далеко не надо, сворачиваем прямо в этот двор. Гляди, горшки, словно лысины на солнце, блестят, видно гончар живет.
Роман слез с коня. Через двор, задрав кверху свою рыжую бороду, бежал Зозуля.
— Дай, боже, вечер добрый, — поздоровался Роман. — Хозяин, у тебя найдется место переночевать проезжим казакам?
— Хата у меня невелика, а семейство большое. Ну да ничего, потеснимся. Заводите коней.
Пока гайдамаки задавали коням корм, Зозулина жена готовила ужин. Зозуля сам пригласил их к столу.
— Садитесь, угощайтесь чем бог послал, — говорил он, нарезая тоненькими ломтиками хлеб.
Роман бросил взгляд — на столе дымился постный борщ.
— У этого не разживешься, хозяин не слишком щедрый, — шепнул запорожец Роману. — Придется свою доставать.
Он отстегнул от пояса рог и потряс около уха.
— Найди, хозяин, во что налить.
— Сейчас. Ну-ка, подай нам капусты, — велел Зозуля жене, вылезая из-за стола.
Выпили по чарке, потом еще по одной. Слово за слово между Романом и Зозулей завязался разговор, к нему присоединились и остальные. Сначала говорили про посевы, про погоду. Зозуля жаловался на убытки, которые ему принесли дожди.
— Вы издалека едете? — осторожно спросил он немного погодя.
— Из Чигирина, — отвечал Роман и набрал пальцами капусты.
— Что же там нового? Слухи идут, будто гайдамаки Медведовку разорили.
— Начисто. Всех, кто побогаче, по ветру пустили. Целые улицы вырезали. — Роман взял ложку. — У моего брата от усадьбы пожарище осталось, сам чуть живой выбрался. Вот и едем с грамотой Чигиринского коменданта. Они вот-вот и до Чигирина доберутся, надо упредить их. За помощью едем.
— Верно! Сразу их в кулак надо. — Зозуля поднял над столом свой небольшой грязный кулак с зажатой в нём ложкой. — Всем из-за них покоя нет. Знаю я этих лайдаков. У нас в селе тоже…
— А что у вас? — будто равнодушно спросил Роман.
— Неспокойный народ, своевольством дышит. Не весь, правда. Однако есть такие голодранцы. Я уже говорил пану: схватить бы того-то и того-то да в яму бросить. Безопаснее было бы.
Роман не перебивал. Он взял у запорожца рог, налил ещё по чарке.
