В похід з полуночі,
Заплакала Марусенька
Свої ясні очі.
Ему ответил откуда-то сзади звонкий, молодой:
Не плач, не плач, Марусенько,
Не плач, не журися…
Песню подхватили десятки голосов, и она поплыла над степью.
Отряд вырвался на холм. Слева на горизонте колыхалось зарево. Оно то уменьшалось, припадая к земле, то снова поднималось вверх, окрашивая багрянцем чуть не весь небосвод, пригасив далекие звёзды. Максим чувствовал, как его самого всё больше увлекала песня. В груди захватывало дух, сердце билось возбужденно и тревожно. Песня падала прямо под ноги лошадям и, вспугнутая стуком копыт, сразу же взмывала ввысь:
Ой, не плачте, не журіться,
В тугу не вдавайтесь,
Заграв кінь мій вороненький,
Назад сподівайтесь.
На мгновение песня затихла и снова взлетела ещё сильнее. Она опережала казацких коней, неслась над осенней степью. Руки крепче сжимали копья, ниже пригибались в седлах казаки. Есаул пронзительно свистнул. Песня оборвалась на полуслове. Дальше мертвую степную тишину уже будил лишь глухой топот коней. Так скакали ещё четверть часа.
— Вот они! — вдруг выкрикнуло несколько человек.
Максим внимательно всмотрелся вперед. Привычный к ночной степи глаз распознал вдали несколько темных фигур.
Всё произошло необычайно быстро. Отряд шляхты, услышав погоню, бросил пленных и что есть духу припустил к речке. Часть успела въехать в воду, хоть и не все из них напали на брод, остальных настигли на берегу. Затрещали выстрелы, заработали сабли, высекая искры. Зализняк ещё издали наметил шляхтича на белом коне, который скакал несколько в стороне. Шляхтич тоже увидел, что за ним гонятся. Он понимал — вдоль берега ему не убежать. Взяв круто к речке, направил коня в густые камыши. То ли конь его уже устал, то ли неохотно шел в воду, только Максим с каждой минутой догонял шляхтича. Уже была видна на его голове медная шапка, она холодно поблескивала в лучах месяца. Шляхтич знал — пощады не будет. Он остановил коня, в последний миг тяжело завернул его и, бросив саблю, рванул из седельной кобуры пистолет и взвел курок. Максим едва успел упасть на гриву, пуля просвистела над самой головой. Зализняк подался ещё больше вперед, с силою рубанул шляхтича наискось от плеча. Даже крика не послышалось. Белый конь метнулся в сторону, шляхтич наклонился и тяжело упал в воду. Его конь, не останавливаясь, стал выбираться на берег, шлепая по воде, а Орлик стоял на месте, тревожно храпя и принюхиваясь к сухому камышу, тихо шумевшему под ветром.
Зализняк тронул коня и поехал к берегу. Там всё было кончено. Только слышался плеск воды, да где- то в камышах жалобно ржал раненый конь. Несколько казаков стреляли с берега по шляхтичам, спрятавшимся в камышах. Но шляхтичам в камышах и так не усидеть. Страх холодил их души, ледяная вода — тело. Некоторые решили попытаться переплыть на ту сторону. Максим подъехал к казаку, который держал на поводу двух коней, и снял ружье. Он заметил, как от камыша отделилась темная фигура и бросилась в речную быстрину. Максим старательно прицелился. Грохнул выстрел.
— Не плохо. Пускай пасет раков на дне, — сказал одобрительно казак.
Услышав знакомый голос, Максим повернул голову и встретился взглядом с есаулом. Тот тоже узнал Зализняка. Его лицо от неожиданности передернулось, но он быстро овладел собой.
— Стреляешь ты умело. За такую стрельбу в Коше[16] награды дают. Спеши туда, — есаул кивнул головой назад, — коней ловить. Я уже двух заарканил.
Максим крепко, до боли, стиснул зубы, с ненавистью взглянул есаулу в лицо.
— Разве это добыча военная, это ж мужицкие кони из паланки,[17] — сказал за его спиной какой-то казак.
— На них никто не понаписывал, чьи они, — отъезжая в сторону, бросил есаул.
— Видишь, атаман, если ты их пустишь в свой табун, — задумчиво молвил казак, — то никто не разберет, чьи они. Если же я приведу в редут такого коня, то сразу хозяин найдется. Да и не в том дело. Разве не совестно своих обирать? Правда, казак?
Максим не ответил. Он завернул коня и, стиснув шпорами бока, поскакал по степи в направлении редута.
Глава вторая
ДОЛЯ
Уже вторую неделю на токах пана Калиновского молотили озимые. Глухо, словно пищальные выстрелы, стучали цепы; сквозь огромные, раскрытые настежь ворота риг валила густая пыль. Как будто пожар поднимался над двором.
Микола молотил в новой, только этим летом построенной риге в паре со своим соседом Гаврилой Карым. Карый был уже пожилой человек, небольшого роста, сухощавый, с глубокой, словно ножом прорезанной, морщиной между бровями.
На невысоком лбу Карого густо выступал пот, катился по щекам, по носу, капельки его дрожали на реденьких, чуть посеребренных сединой усах. Карый бессильно махал цепом.
— Вы бы, дядько Гаврило, отдохнули, — сказал Микола, подгребая вымолоченный сноп, — а я один немножко помолочу.
— Да я словно бы и не устал, только поясницу чего-то ломит…
Микола отвернулся в сторону, выплюнул едкую пыль и бросил на ток тяжелый, туго перевязанный сноп.
— Где там не устали! Вторую копну кончаем сегодня.
Карый вытряхнул остья из бороды, подмостил куль[18] и опустился на него. А Микола, примяв ногой сноп и поплевав на ладони, взял в руки цеп.
— Хлопцы говорили, эконом обещал за месяц перед рождеством убавить на день панщину.[19]
— Как бы не так! Он, если б только было можно, добавил бы ещё один. Когда перешел я на панщину, то работали только сто пятьдесят дней. А теперь уже целых двести девяносто. И чего не попридумывали иродовы сыны! Ты ж сосчитай, кроме панщины: обжинки, зажинки, — стал загибать на руках пальцы Карый, — закосы, обкосы, мостовое, дорожное; за грибы и ягоды из лесу и то два дня накинул. Боюсь, Микола, не протяну я долго… Взгляну на тебя — зависть берет: молодой, здоровый, а паче всего — не вечный крепостной. Отбудешь срок — и снова вольный.
— Слышал я, будто у вас земля была. Чего ж вы пошли к пану?
— Из-за неё же и пошел. Заложил землю, заплатить в срок не смог, а управляющий закладную на неё заставил дать. И уже не выкарабкался.
Карый поднялся, взял цеп.
— Эх, туда дам, сюда дам, да все долю по зубам!
— Отбыть бы мне срок. Больше никогда не продамся в панщину. Соберу немного денег, земли куплю, — мечтательно заговорил Микола.
— Так и я когда-то думал. Тоже силый был, хоть и слабее тебя. Я видел, как ты колоду через хлев перебросил… На землю с трудом собрал, тогда, правда, легче было, паны сами предлагали тут селиться. А вот не удержался на земле.
— Я зубами в неё вцеплюсь, мне бы десятинки три для начала. Денег немного есть, да ещё приработаю. Вот только на хату выделить придется, — дрожащим голосом поведал о своей заветной мечте Микола.
