к церкви.
Вскоре церковная площадь была переполнена. Тогда на паперть вышли Неживой, дед Мусий и баба Мотря. Дед держал в руках ружье, баба — шкворень; они поклонились во все стороны, и дед шагнул на край паперти.
— Миряне, люди добрые! Страшный случай приключился с нами этой ночью.
И он рассказал про нападение грабителей на их жилище. Не успел дед закончить, как толпа загудела, крестьяне замахали сотнями кулаков.
— Покарать, покарать! Ты знаешь их? — крикнул кто-то впереди.
Дед Мусий обвел взглядом толпу и указал пальцем поверх потертых мохнатых и вылинявших шапок.
— Вон те двое. Пилип Явтухов да Иван Загнийный. А ещё Шаковенко и Клещ.
Все, подчиняясь стремительному взмаху дедовой руки, повернули головы. Шляхом от управы шла толпа молодежи. Между ними в окружении девчат шагали Иван Загнийный и Пилип. Одетые в дорогие розмариновые жупаны, красные шаровары, сдвинув набекрень смушковые шапки, они перебивали друг друга, рассказывая что-то очень веселое. Девчата громко смеялись. Этот смех словно подтолкнул толпу. Несколько человек выбежали вперед и схватили Загнийного и Пилипа за руки. Неживой видел, как на том месте образовался водоворот из людских тел, глухо застучали кулаки и палки. Раздался дикий визг, на миг люди расступились, и атаман увидел, как под ударами спадает с Загнийного одежда.
— Так его!
— Это тот ученый. Вон дуки на кого детей учат, — слышались отовсюду возгласы.
Откуда-то взялся топор, поплыл над головами туда, где били грабителей. Видя, что тут ничего поделать нельзя, Неживой выхватил пистолет. Выстрел вверх как бы парализовал всех.
— Громада, остановитесь! — выкрикнул сильным голосом Семен. — Мы не звери. Судом будем судить этих ворюг. Злодеяние их страшное и всем очевидное. Тем паче, что они называют себя гайдамаками. Нет, не гайдамаки они! Мы, гайдамаки, не грабим честных людей, а защищаем их.
Толпа как завороженная слушала атамана.
— Хлопцы, отведите воров к управе, — подозвал Неживой нескольких гайдамаков. — А мы, панове громада, давайте выберем судей, которые решат дело и помогут вывести на чистую воду остальных.
Громада выбрала в суд пять человек: Неживого, деда Мусия и ещё трёх жителей местечка.
Для Романа встреча с Василем Озеровым была до того неожиданной, что в первые минуты он даже забыл поздороваться. Роман приехал в Медведовку два дня тому назад. Зализняк послал его с приказом Неживому остаться в местечке и, действуя по своему усмотрению, ждать, пока он не позовет его. После первых вопросов и ответов Роман предложил Озерову пойти в корчму. Тот согласился. Но когда они дошли до корчмы, Роман вспомнил, что вчера отдал все деньги какой-то старушке, и остановился. Долго рылся в карманах, а вытряхнул всего лишь семак.[69]
— Больше ничего нет, — смущенно улыбнулся он.
— У меня тоже, — признался Василь. — Ничего, как-нибудь в другой раз выпьем.
Они тут же на улице ещё поговорили немного, и Василь протянул руку.
— Меня ждут. Поговорим в другой раз, — и он отвел в сторону неспокойные глаза.
Роману всё время казалось, будто Василь чем-то расстроен. С первых же слов он заговорил как-то равнодушно, сдержанно, пригасив этим радость встречи.
«Видно, у него какое-то горе. Или заболел, да не хочет признаваться», — подумал Роман.
А Василь шагал широкой улицей, что вела к плотине. На душе было неприятно и тяжело, к этому примешивалось ощущение обиды и гнева. Он был недоволен и собой и Романом. Себя бранил за эту встречу. А Романа — сам не знал за что. Понимал, как это глупо, но превозмочь себя не мог. «Что в этом Романе хорошего? Разговорчивый чрезмерно. До работы же такие всегда нерасторопны. Чего принесло его?» Поймав себя на такой мысли, Василь рассердился ещё больше. «А в конце концов почему я должен радоваться? — подумал он. — Чем он лучше меня, и разве я не имею права на счастье?»
— Ты когда едешь назад? — спросил Романа Неживой.
— Завтра или послезавтра. Спешить некуда! Или, может, ты хочешь что-то спешное передать?
Неживой, думая о чём-то своем, не ответил. За последние дни он осунулся, побледнел, даже почернел. Роман это заметил в первый же день по приезде. А теперь, присмотревшись повнимательнее, увидел на висках Неживого несколько седых волосков.
Не желая отрывать атамана от его мыслей, Роман поднялся. И тут Семен, взглянув на него, остановил:
— Уже идешь? Куда так быстро?
— Домой.
— Съезди в крепость и отдай сотнику деньги, пусть спрячет.
Неживой вытащил из ящика незавязанный мешок, на дне которого позвякивали червонцы, и протянул Роману. Тот взвесил мешок на руке и, покрутив его, сунул под локоть.
— Хватило бы на месяц погулять, — причмокнув губами, он вышел из комнаты.
На крыльце Роман встретил Хрена и ещё двух незнакомых гайдамаков.
— Здорово! — Хрен так хлопнул Романа по плечу, что тот присел чуть не до помоста. — Табачок есть?
Роман положил мешок на крыльцо и вытащил пригоршню табаку.
— Когда же у тебя будет свой? Когда бы мы с тобой ни встретились, всегда просишь закурить.
— Когда? Тогда, когда свиньи в стаде пойдут, — засмеялся громко Хрен.
— Вот, вот! Тоже мне запорожец!
— На Сечи табак не садят.
Роман уже хотел идти, как из-за тына до них долетел голос:
— Хлопцы, не знаете, что это горит?
Вместе кинулись за хату. Над лесом стлался густой седой дым.
— Сенокос кто-то поджег, — присмотревшись, сказал Роман. — Останется кое-кто без сена.
В это время во двор заходил Василь Озеров. Он видел, как при его появлении от крыльца, на котором лежал серый крапивный мешок, воровато оглядываясь, метнулся низенький, с маленьким приплюснутым носом человечек и исчез за хлевом. Василь удивленно посмотрел ему вслед и уже хотел окриком остановить человечка, как из-за плетня до него долетел отрывок разговора. Среди других голосов он услышал звонкий голос Романа.
Все эти несколько дней Василь избегал встречи с Романом, не захотел он видеть его и на этот раз, а повернулся и пошел на улицу.
…Вечером, когда Роман собирался идти гулять, его позвали к атаману. Неживой ждал Романа на скамье под черешней. Он, как показалось Роману, посмотрел холодно и, пригласив сесть, подвинулся на край скамьи. Роман почувствовал — атаман хочет вести важный разговор, но не знает, с чего начать, и сам помог Неживому.
— Что-то случилось? Я по тебе вижу. Сразу говори.
Семен поднялся и, взглянув Роману в лицо, резко спросил:
— Будто не знаешь? Не прикидывайся, Роман. Из гайдамаков я тебя первого узнал, побратимом считал. Не ждал от тебя такого.
Роман не знал за собой никакой вины, но от атамановых слов его обдало морозом.
— Не ведаю ничего. О чём ты?
— В мешке было триста червонцев. А отдал ты сколько? Двести сорок.
— Ты что? — Роман невольно посмотрел на Семена, не шутит ли тот. Но лицо атамана было суровое и холодное. Да и не до шуток было ему сейчас, это Роман видел.
— Сотник считал при свидетелях, а отдавал я их тебе сам. У кого крадешь, у своих?
— Да не брал я! — закричал Роман. — Понимаешь, не брал. — Он схватил Семена за руку и изо всех сил сжал её. — Когда-то такое могло случиться и со мной. А сейчас — ни за что. Ты веришь мне? — Взглянул в глаза и с ужасом увидел — Неживой не верит.
Освободив свою руку, Семен спрятал её за спину, вздохнул и тихо, не со злостью, а с болью сказал:
