войне, несмотря на учиненный с ним Петром Третьим мир и что он ему друг) всему российскому народу было ненавистно… Государыня принуждена встать, одеться в гвардейский мундир и проводить их до полка.
Поутру издан был манифест, в котором хотя с одной стороны похвалено было их усердие, но с другой напоминалась воинская дисциплина и чтоб не верили они разсеваемым злонамеренных людей мятежничьим слухам, которыми хотят возмутить их и общее спокойствие; в противном случае впредь за непослушание они своим начальникам и всякую подобную дерзость наказаны будут по законам. За всем тем с самого того дня приумножены пикеты, которые во многом числе с заряженными пушками и с зажженными фитилями по всем мостам, площадям и перекресткам расставлены были. В таком военном положении находился Петербург, а особенно вокруг дворца, в котором государыня пребывание свое имела дней с восемь, то есть по самую кончину императора».
А теперь попробуем разобраться, почему посланные Петром Федоровичем днем 28 июня на разведку в столицу Трубецкой, Воронцов и Шувалов так и не вернулись назад. Их задержали пикеты, выставленные Екатериной, и под конвоем доставили к ней. Чтобы они, разумеется «добровольно», могли изъявить ей покорность и принести присягу. Проще говоря, эти сановники были если и не арестованы, то интернированы. Хотя бы на короткое время, которое как раз и нужно было Екатерине для успешного осуществления переворота. Из мягких лапок матушки-императрицы очень скоро показались коготки: Петербург в дни столь прославлявшегося ею «всенародного» ликования оказался на военном положении. Это подлинные слова Державина, добавившего, что «особливо» охранялся дворец, в котором Екатерина в те дни пребывала. И это тоже о чем-то свидетельствовало!
…Отзвучали всплески весел галеры, шедшей из Кронштадта на Ораниенбаум, затих стук колес кареты, которая неслась из Петергофа к Ропше, отзвучали гвардейская поступь и праздничные салюты в Петербурге. А дворцовая «революция» 1762 года (тогда Екатерине слово «революция» импонировало как более изысканное, нежели «переворот») высветила еще один аспект политической квадратуры круга российской истории. Это — вопрос о цене присяги верноподданных своему властителю. Это — вопрос о порядочности и цинизме в политике. Это, если угодно, вопрос о самом смысле легитимности верховной власти. «Непохожесть» очередного российского государя контрастно подчеркивалась «непохожестью» его посмертного бытия.
В результате историческая правда обрастала домыслами, плодила версии, в свою очередь обретавшие собственную жизнь — правдоподобие граничило с вымыслом. И то, что изначально казалось или могло казаться очевидным, ясным, делалось расплывчатым, плохо различимым, таинственным. Все это прикидывалось загадкой там, где ответ на нее, разгадка были очевидны, лежали на поверхности, были, что называется, под рукой. Рассказ и размышления о том — ниже.
Пленник власти, или предопределенность судьбы
Жизнь Петра III коротка и трагична. Она распадается на два неравных по значимости и продолжительности периода Один — на берегах Балтийского моря, в портовом городе Киле. Другой — на берегах Невы, в Санкт-Петербурге. А этот, в свою очередь, на еще более неравные части: великокняжеский и императорский. Первый продлится почти 20 лет, второй — только 186 дней, да еще несколько дней в заточении, под арестом. Точная дата его смерти неизвестна, а официальная неверна.
Период первый
Наследник трех престолов
О, если жизнь придать бесчувственным стенам
И тайны царских дум извлечь из хладных сводов
Будущий российский император родился в северонемецком портовом городе Киле, столице небольшого герцогства Гольштейн. Парадоксально, но факт — искажения в большинстве биографий образа будущего российского императора начались с описания уже первого дня его жизни, считается, что он родился слабым и хилым. Но вот перед нами документ — срочная депеша, направленная голыитейнским министром Г. Ф. Бассевичем в Петербург в 8 часов вечера того дня, когда в герцогской семье родился первенец: «Он родился между 12 и 1 ч. 21 февраля[4] 1728 г. здоровым, крепким. Его решено назвать Карл Петер» [7, № 84, л. 1].
Сын старшей дочери Петра Великого, цесаревны Анны Петровны, и герцога Гольштейн-Готторпского Карла Фридриха (его мать была старшей дочерью Карла XI Шведского и сестрой Карла XII), он оказался наследником не только трона своего отца. По праву рождения перед ним в будущем открывались еще две возможные дороги: в Стокгольм и в Петербург. И не от него зависело, по какой из них суждено будет ему пойти, — возможности для свободного выбора не оставалось. Его и нарекли со значением: Карл — в честь двоюродного деда по отцовской линии, шведского короля Карла XII, чья военная звезда закатилась в России, под Полтавой. Петер — в честь деда по материнской линии, первого российского императора, сделавшего Россию великой европейской державой[5]. Так причудливо должно было произойти посмертное примирение побежденного и победителя в лице маленького гольштейнского принца.
Вот эта-то предопределенность, порожденная не какими-то абстрактными, мистическими факторами, а вполне конкретными династическими соображениями, явилась главной пружиной эволюции личности Петра III. Она наложила устойчивый отпечаток и на его психологию, и на его поведение: «Сын бывает с детства рабом наследства» (Р. М. Рильке).
В портовом городе Киле
Наследство это и в самом деле было тяжелым. К началу XVIII века Дания не только захватила Шлезвиг, но и поставила под вопрос права готторпской линии родственной Ольденбургской династии, к которой принадлежал датский королевский дом, на остальные гольштейнские владения. Ситуация осложнялась тем, что отец Карла Фридриха, Фридрих IV, умер в 1702 году, когда его сыну было всего два года. И давний спор с Данией стал той пружиной, которая впоследствии раскручивала жизнь не только Карла Фридриха, но и его сына, задолго до появления того на свет
Когда же это начиналось? Может быть, когда Карл Фридрих появился в России как гость Петра Великого, в 1721 году? А может быть — и это вероятнее всего, — вскоре после Полтавской битвы, когда Петр I нанес сокрушительный удар по армии Карла XII? Когда наиболее дальновидные европейские политики поняли, что шведская гегемония на Балтике завершается? Во всяком случае, именно в 1709 году руководитель внешней политики малолетнего герцога Гольштейнского, барон Г. X. Герц понял, что ждать помощи в восстановлении прав его суверена, в том числе и на Шлезвиг, от Швеции не приходится. И сделал ставку на Россию. Залогом сближения с ней Герц видел заключение брачного союза между Карлом Фридрихом, пока еще девятилетним мальчиком, и одной из дочерей Петра Великого — Анной или Елизаветой. Все равно, какой из них.
Переговоры на этот счет привели к появлению на берегах Невы в 1713 году полномочного
