Человек он нужный. Но, побывав в Швеции, набрался духа вольнолюбия и хочет введения конституции.
Это в России-то! Ограничить самодержавную власть монарха, на трон посадить малолетнего Павла, а ее, Екатерину, сделать всего регентшей! Тому не бывать!
Хуже иное. У Панина есть приверженцы, их немало — да почти все, кто сейчас в ее сторонниках. И среди них все та же Дашкова! Пока они за нее, потому что против Петра. Это, конечно, главное. Дальше видно будет. Пока же надо угождать, ничего определенного не говорить. Вот и Алексей Орлов. Молодец! Сказал поутру, мол, все готово к провозглашению. А к провозглашению чего? Регентши или самодержавной императрицы? Туманно. Она-то, конечно, знала, что и Алексей, и Григорий — да все Орловы — за то, чтобы Екатерина стала самовластной императрицей, ну а Павел Петрович пусть будет наследником. Не менее, но и не более того.
Надо брать пример с покойной тетушки (тут Екатерина самодовольно усмехнулась: коли Елизавета Петровна ей тетушка, то, стало быть, Петр Великий — дед; это всегда надо подчеркивать, русским сие понравится!). Ведь когда тетушка к власти шла, то шведы тайно обещали помочь ей отобрать трон у двухмесячного императора Ивана Антоновича, которому Анна-императрица наследство завещала. Условие было одно — отказаться от земель на Балтийском море, приобретенных Петром Великим. Уж как Елизавета, дочь его, хитрила, говорила двусмысленно, вроде бы и пообещала что-то, да ничего не подписала. А как овладела с помощью гвардии троном, уже поздно было! Мудрая была женщина. Следовать-то ей нужно, но не во всем. Екатерина вспомнила, что при дворе (да и среди дипломатов тоже) ходили упорные слухи, будто бы Елизавета секретно заключила брак с Алексеем Григорьевичем Разумовским, будто бы от этого брака дети были, дочь кажется. Но где она, да и был ли тот брак? И к Екатерине также Григорий Орлов норовит в мужья, благо родила она ему совсем недавно, в апреле, сына Алексея — фамилию дали Бобринский. Роды были скрытными, узнал ли о них супруг — она достоверно не ведала, да и допытываться не стала: неинтересно. Но выходить замуж? Да еще, подумала она с озорным цинизмом, при живом-то муже?! Нет, в этом следовать тетущке она не станет. Быть на троне, приближать к себе кого захочет, любить кого пожелает и сколько сочтет нужным — так, и только так. Иначе во всей затее смысла не станет!
А лошади продолжали свой бег. «Матушка, вот и Измайловские приближаются», — прервал ее несколько сумбурные размышления Григорий. И верно, вдали, стремительно увеличиваясь, замаячили казармы Измайловского гвардейского полка. Там ее уже поджидали. Ждала этого момента и Екатерина Алексеевна. Манеру своего дальнейшего поведения она продумала давно, давно обсуждалось это в узком кругу заговорщиков. О том, что делать дальше с Петром Федоровичем, особенно не тревожились: главное — сместить его с престола, убрать, получить поддержку в столице. Поэтому в основу были положены обещания, могущие сразу же привлечь на ее сторону солдат. Да и не только их, конечно. Командиров и этих, как про себя называла императрица, старых баб из Сената и Синода, нужно ошеломить милостями, а уж будут ли они и как будут выполняться — дело времени, посмотрим. А пока… Гвардия в военные походы давно уже не хаживала? Значит, никакой войны с Данией не будет! Генералы и офицеры миром с Фридрихом недовольны? Значит, надо от этого отказаться! Нет, прямо так делать нельзя, мир и в самом деле нужен. А можно иначе: мирный договор осудить, но не расторгать. А Фридриха — все же он родственник, хотя бы и дальний, да и благодаря ему ее, Екатерину, в то время еще принцессу Софью Фредерику Августу Анхальт- Цербстскую, выбрали в жены Петру Федоровичу, а она письменно обязалась в будущем его за это отблагодарить — так вот, Фридриха можно опять же туманно поименовать злодеем. Пусть каждый разумеет, о ком речь. И еще духовенство, особенно православные иерархи. Они возмущены тем, что Петр III повелел отобрать у них церковные и монастырские вотчины с крепостными крестьянами. Надобно успокоить — все будет по-прежнему. Пока, во всяком случае! Кто же еще остается? Да, чуть не забыла — народ. Ну, с ним проще! Нужно всем показать, как ей тяжко приходилось в замужестве, народ несчастных жалеет. А чтобы более пожалел, нужно сразу же заняться раздачей денег и угощений. Особенно — питейных. Не зря же заняла она у английского купца Фельтена на сей предмет сто тысяч рублей — позже сочтемся!
Незатейливый, но вполне реалистичный план был блестяще выполнен уже при общении с измайловцами. А далее пошло по накатанной колее — психология толпы с удивительной легкостью брала верх над рассудком. Приласкав гвардейские и случившиеся в столице армейские полки, Екатерина Алексеевна явилась в церковь Рождества Богородицы, демонстрируя христианское смирение, а взамен получив благословение православной церкви. После всего этого Дорога привела в новопостроенный Зимний дворец, где ее Уже поджидали члены Сената и Синода.
Для придания картине завершенности сюда из находившегося неподалеку, на углу Невской першпективы и набережной реки Мойки, старого Зимнего дворца доставили Павла Петровича — насмерть перепуганного восьмилетнего ребенка, спешно разбуженного и поднятого с постели, в сопровождении военного конвоя. Не случайно Павел I всю жизнь боялся дворцового переворота (и, как известно, не напрасно): воспоминания о 28 июня 1762 года наложили на его психику неизгладимую печать. Наверное, только тогда единственный раз в жизни у Екатерины пробудилось чувство любви к сыну — когда она показывала его народу с балкона Зимнего дворца. Ведь в эти минуты он, и только он, зримо олицетворял законность ее призрачных прав на престол.
Вдруг в ликующую толпу вдвинулась странная процессия, до того успевшая пройти по главным улицам столицы. Облаченные в траурную одежду солдаты несли зажженные факелы, между ними, как казалось, колыхался гроб, покрытый черным сукном. Процессия шла медленно, в полной тишине, исчезнув столь же внезапно, как и появилась. Никто ничего не мог уразуметь — но вот шлейфом поползли слухи: мол, император умер. На фоне таких слухов и домыслов все то, что творилось кругом, приобретало некую психологическую убедительность. Спустя несколько дней все та же неугомонная Дашкова кое-кому многозначительно пояснила: «Мы хорошо приняли свои меры». Апогеем подобных мер стал картинно поставленный марш на Петергоф: его военное значение было ничтожно, а политическое — велико.
Среди очевидцев происходившего в столице оказался будущий знаменитый поэт Гаврила Романович Державин. Он прибыл в Петербург в марте для прохождения воинской службы в Преображенском полку. О заговоре ему ведомо не было, а потому происшедшее стало неожиданным. Тем более любопытно, как он это воспринимал. Итак, предоставим ему слово.
«Накануне сего дня, — вспоминал Державин, имея в виду 28 июня и говоря о себе в третьем лице, — один пьяный из его сотоварищей солдат, вышед на галерею, зачал говорить, что когда выдет полк в Ямскую (разумеется, в вышесказанный поход в Данию), то мы спросим, зачем и куда нас ведут, оставя нашу матушку Государыню, которой мы ради служить. Таковых речей, в пьянстве и сбивчиво выговоренных, Державин, не знав ни о каком заговоре, не мог выразуметь; тем паче что в то самое время бывшия у него денжонки в подголовке, когда он был в строю, слугою солдата Лыкова, который к нему недавно в казарму поставлен был, украдены, то сей неприятный случай сделал его совсем невнимательным к вещам посторонним. Солдаты всей роты, любя Державина, бросились по всем дорогам и скоро пойшли вора, который на покупку кибитки и лошадей успел несколько потратить денег. Между тем в полночь разнесся слух, что гренадерской роты капитана Пассека арестовали и посадили на полковом дворе под караул; то и собралась было рота во всем вооружении сама собою, без всякого начальничья приказания, на ротный плац; но, постояв несколько во фрунте, разошлась. А поутру, часу в 8-м, увидели скачущего из конной гвардии рейтара, который кричал, чтоб шли к Матушке в Зимний каменный дворец, который тогда вновь был построен (в первый день Святой недели император в него переехал).
Рота тотчас выбежала на плац. В Измайловском полку был слышен барабанный бой, тревога, и в городе все суматошилось. Едва успели офицеры запыхаючись прибежать к роте, из которых, однако, некоторые были равнодушные, будто знали о причине тревоги. Однако все молчали, то рота вся, без всякого от них приказания, с великим ущемлением, заряжая ружья, помчалась к полковому двору. На дороге, в переулке, идущем близ полкового двора, встретился штабс-капитан Нилов, останавливал, но его не послушались и вошли на полковой двор. Тут нашли майора Текутьева, в великой задумчивости ходящего взад и вперед, не говорящего ни слова. Его спрашивали, куда прикажет идти, но он ничего не отвечал, и рота на несколько минут приостановилась. Но, усмотря, что по Литейной идущая гранодерская, не взирая на воспрещение майора Воейкова, который, будучи верхом и вынув шпагу, бранил и рубил гранодер по ружьям и по шапкам, вдруг, рыкнув, бросилась на него с устремленными штыками, то и нашелся он принужденным скакать от них во всю мочь; а боясь, чтоб не захватили его на Семеновском мосту, повернул направо и въехал в Фонтанку по груди лошади. Тут гранодеры от него отстали. Таким образом, третья рота, как и прочия Преображенского полка, по другим мостам бежали, одна за одной, к Зимнему дворцу. Там нашли
