четверти всего завозимого на базы Москвы лука и чеснока к весне гибнет. В каждой загнивающей луковице товароведы находили нематод. Поэтому Министерство торговли поручило им разработать способ борьбы с нематодами в товарном луке и выделило для этого крупную сумму денег. Мне предложили включиться в эту работу. Посмотрев их препараты, я убедился, что роль нематод они явно преувеличивали. В большинстве случаев видны были не фитогельминты, а сапробиотические нематоды, которые поселяются в уже загнивших луковицах, где причиной гибели были бактерии или низшие грибы. Тем не менее, примерно пятая часть лука была действительно заражена дитиленхом. Я согласился работать и обещал подумать.
По дороге домой я рассуждал примерно так: «Нужно убить животный организм и не убивать растительный. Чем отличается ткань животного от ткани растения? Наличием нервной системы. Значит, вещество должно действовать на нервную систему. Но ведь лук предназначается в пищу, а у человека нервная система развита не хуже, чем у червей. Значит, яд должен быстро или разрушаться, или покидать луковицы. Лучше всего, если он будет легко испаряться. Посмотрю-ка в справочнике, какой из ядов, действующих на нервную систему, имеет самую низкую точку кипения».
Дома я посмотрел справочник — бромистый метил кипит при четырех градусах.
На другой день я поехал в МИНХ, выписал со склада двадцать молочных бидонов с герметическими крышками, заложил туда зараженные луковицы и стал подбирать оптимальные концентрации бромистого метила. К вечеру все было закончено, и я принес отчет руководителю договорной темы доценту Еременко. Он всплеснул руками:
— Как готово? Ведь мы с министром договор заключили на год. Если Вы не возражаете, мы Вам будем в течение полугода платить зарплату, а сами станем исследовать товарные качества обработанного лука, как он хранится, как меняется его химический состав и тому подобное.
Я не возражал. Более того, предложил посадить обработанный лук, проверить его всхожесть и посмотреть, не появятся ли в нем живые нематоды месяца через полтора-два. Ведь могло оказаться, что испытанная доза не убивает яйца и из них появится новое поколение нематод. Но опасения не оправдались.
Подводные течения в науке
В это время основная моя работа двигалась довольно успешно. Было доказано, что внекишечное пищеварение гельминтов зависит от окислительно-восстановительных процессов растения, что эти процессы можно регулировать таким образом, что приспособленный к определенным условиям фермент паразита становится в растении не активным. Некоторые способы лечения фитогельминтозов были уже внедрены в практику сельского хозяйства.
На нематодах удалось показать, почему происходит быстрая адаптация к новым условиям обитания, то есть, как образуются новые «агрессивные» расы. Настало время оформлять докторскую диссертацию.
Для того, чтобы диссертацию приняли к защите, необходимо заключение Ученого совета того учреждения, в котором проводилась работа. Поэтому устраивается обычно предварительная защита. Кто-то из членов Ученого совета заметил:
— ВАК требует, чтобы основные положения диссертации были напечатаны в научных публикациях. У диссертанта публикаций более чем достаточно, но часть работ напечатана в виде тезисов докладов. Я предлагаю провентилировать вопрос, можно ли считать тезисы научной работой.
Не знаю, по какому бы руслу полились рассуждения, но после моего вопроса «Можно ли считать „Апрельские тезисы“ Ленина научной работой?», интерес у присутствующих к решению этой проблемы увял.
Сначала я подал диссертацию опять в ВИГИС. Прежние распри между ВИГИСом и ГЕЛАНом, вроде, затихли, и особой опасности мне не угрожало. Но однажды меня пригласил к себе академик К. И. Скрябин и посоветовал:
— Почему бы Вам не перенести защиту в Молдавию? Ведь многие фрагменты работы Вы делали там. Там работают и Ваши аспиранты. Многие хозяйства Молдавии внедрили Ваши методы лечения. Там работу оценят лучше, чем Ученый совет ВИГИСа, состоящий из медиков и ветеринаров.
Зная опыт и «политический нюх» нашего академика, я не пропустил его слова без внимания. Значит, что-то назревает. А дело было не только в тех мотивах, что играли роль при защите кандидатской. К. И. Скрябин начал подумывать о смерти, а в связи с этим, и о судьбе своего детища — Гельминтологической лаборатории. К тому времени она насчитывала сто пятьдесят сотрудников, то есть, по величине могла тягаться со многими институтами, но оставалась лабораторией. Лабораторией при академике.
Возбуждать ходатайство о том, чтобы ГЕЛАН стал институтом, Скрябин не мог. Два института теоретической (или общей) гельминтологии в одном городе не утвердили бы. А вот если НИГИС предложить называть «институтом ветеринарной и агрономической гельминтологии», тогда институт теоретической гельминтологии имел бы право на существование.
Это значило, что ВИГИС как прикладной институт никогда не попадет в первую категорию, где зарплата сотрудников несколько выше, чем во второй. Но у них был аргумент против ГЕЛАНа.
— Какие вы теоретики, если у вас количество докторов наук меньше, чем у нас?
Увеличивать число докторов в ГЕЛАНе было не в интересах ВИГИСа.
Вскоре К. И. Скрябин изыскал другой путь сохранить лабораторию — добился единицы члена- корреспондента по гельминтологии для сотрудника ГЕЛАНа К. М. Рыжикова. Когда Рыжиков решил «обмыть» свое членкоррство, Скрябин сказал.
— Меня поздравляют с новым член-корром. И я принимаю эти поздравления как должное. Да, Рыжикова член-корром сделал я! В ГЕЛАНе есть люди, более достойные этой должности — Шихобалова, Парамонов и другие. Но их кандидатуры были бы не реальны. Выбрать могли, во-первых, партийного, во- вторых, молодого, хотя менее талантливого.
У меня чуть рот не раскрылся от удивления.
— Рехнулся, что ли, старик? Пьет за счет Рыжикова и его же паскудит.
А Скрябин продолжал:
— После меня без член-корра или академика лабораторию распустят. Если во главе окажется медик, ее передадут в Академию медицинских наук, если ветеринар — сельскохозяйственных, а с биологом передавать некуда. Придется оставить ее в системе Большой академии.
Дальше Скрябин рассказал, какие он делал дипломатические шаги для всего этого.
Потом я оценил ум академика он не паскудил Рыжикова, а выгораживал. Многие ему завидовали и считали карьеристом. А Скрябин делал его всего лишь жертвой политики в деле сохранения ГЕЛАНа.
Была и другая причина, из-за которой Скрябин посоветовал мне защищаться в Молдавии. Председателем Ученого совета Академии Наук Молдавской ССР был ее вице-президент, он же гельминтолог, академик А. А. Спасский. О нем стоит сказать несколько слов.
Когда я поступал в аспирантуру, он был начальником спецчасти биологического отделения АН СССР. Год был 1955, Берию уже расстреляли, но установок «сверху», как быть с теми, кто отсидел по политическим статьям, еще не спускалось. У меня в то время была снята судимость по амнистии, но не было реабилитации. Можно ли такого человека принять в аспирантуру, начальство лаборатории не знало. Тогда Парамонов и посоветовал сходить к Спасскому — если он скажет «добро», никто противиться не будет. Спасский обладал чекистским нюхом, а в воздухе уже носились запахи Хрущевской «оттепели», и «добро» он дал, а после этого чувствовал себя моим благодетелем.
Когда Спасский учуял, что по гельминтологии может открыться вакантное место члена- корреспондента, он тут же сделал на него «стойку». Умный, энергичный и не обремененный излишками совести, он очень быстро растолкал бы всех гельминтологов, стоящих на его пути к заведованию лабораторией. Скрябин не любил чекистов и сделал «ход конем» — рекомендовал Спасского в академики Академии наук Молдавской ССР и на пост вице-президента этой академии. Так он отдалил его (по крайней мере, на время) от Москвы, а, следовательно, и от лаборатории.
