невероятно напыщенным и официальным видом. Он произносит речь и начинает читать сутры в микрофон. Пока мы ждем окончания этой катавасии, местный продавец газет просвещает меня насчет истинного предназначения праздника.
Хоть он и выглядит как синтоистский фестиваль, в реальности это не что иное, как сходка якудза. Все присутствующие — члены банд — всего лишь ждут повода накинуться на своих противников. Так как это фестиваль голых, во двор храма допускаются лишь самые молодые члены местных мафиозных группировок, у кого еще нет обширных татуировок Матерые якудза расположились вдоль забора и наблюдают за тем, как идут дела у их протеже.
«Но как же священники такое позволяют?»
«Раньше банды контролировали весь город и дрались на улицах, — объясняет мой собеседник — Власти решили дать им возможность решить разногласия в одном месте и под своим присмотром».
По сути, якудза предложили занять место среди обычных членов общества при условии, что они согласятся следовать правилам и будут громить друг друга лишь раз в год, во время фестиваля. Замысел сработал». Но лишь отчасти. Церемония продолжается уже более 40 минут, и молодым людям все это порядком надоело. Начинаются перебранки, переходящие во всеобщий мордобой. Священники кривятся, но продолжают читать свои сутры. В дело вмешивается полиция. Зачинщиков разнимают, но только и всего. Очевидно, служители порядка тоже в курсе правил игры.
В 9:30 чтение сутр резко прекращается, и в толпу бросают палку. Один якудза подскакивает вверх. На него тут же набрасываются 200 и принимаются мутузить друг друга по лицу и голове. Вокруг бедняги, схватившего палку, образуется настоящая давка. В конце концов человеческая волна подхватывает нескольких якудза, и те начинают давить и топтать противников ногами. Кровища течет рекой. Толпа движется в угол двора Участники фестиваля перелезают через забор и спрыгивают на землю. Я удивлена, как это никому не переломали шею — возможностей было сколько угодно.
Наконец священники подают сигнал, и полиция разгоняет толпу. Разбив на прощание пару носов, молодые якудза позволяют себя оттащить и увести с поля боя. Тем, кто остался недоволен, придется ждать до следующего года. Отомстить можно будет в том же месте, в то же время.
В пятницу вечером понимаю, что сделала ужасную ошибку, точнее, несколько. Во-первых, простыла, во-вторых, свернула не туда, в-третьих, натерла 3 мозоли и могу не успеть в город, а на выходные все банки закрываются. Тогда целых 2 дня мне придется перебиваться без денег. И я решаюсь нарушить паломнический этикет и сесть в автобус.
Водитель высаживает меня у банка. Нетвердой походкой прошагав в дверь, я протягиваю кассиру дорожные чеки и тихонько сажусь на скамеечку. Я выдохлась, как 40-летний автомобиль, который уже никогда не заведется, сколько раз не включай зажигание. Голова болит от постоянной перегрузки, суставы болезненно трутся друг о друга, а легкие как будто наполовину заполнились водой.
Скамейка без спинки: какому-то умнику, видимо, подумалось, что клиенты не должны слишком расслабляться. Обняв рюкзак, я кладу на него голову, чтобы как-то удержаться на плаву. А потом мир постепенно погружается в темноту — медленно, как падает перышко.
Просыпаюсь в белой комнате, на высокой кровати под тонким одеялом. На секунду приходит мысль: может, я умерла? Но потом я вижу свой грязный оранжевый рюкзак, прислоненный к стене. Надо бы достать словарь и посмотреть, что значат эти иероглифы над дверью, но я так устала, что не могу даже поднять руки.
Когда я снова просыпаюсь, у кровати стоит врач. Он прекрасно говорит по-английски. Я очень рада, потому что мой язык попросту больше не способен выговаривать японские слова.
«У вас вода в обоих легких, — говорит он. — Пневмония. Что же вы так себя запустили».
Я киваю. Теперь понятно, откуда то ощущение, еще до обморока.
«Вы совершаете паломничество?»
Снова киваю. Интересно, что случилось с моим костюмом, буддистскими четками и посохом?
«Я тоже прошел тропу, — с гордостью признается он. — Дважды».
Он даже ночевал в автобусе Хасимото, как и я. Придвинув стул, он предается воспоминаниям. Я только и могу, что кивать головой. Поддерживать разговор мне сейчас не по силам. Наконец доктор берет мою карту.
«Антибиотики?» — спрашиваю я.
«Они не нужны».
«Можно посмотреть мой рентген?»
«Нет».
«Долго мне придется здесь лежать?»
«Три недели. Минимум».
«Три недели! Это невозможно. Я должна завершить паломничество… у меня самолет… у меня на это нет времени», — лопочу я.
Он вытягивает руку. «Вы больны. Организму нужен отдых».
Мне слишком стыдно признать настоящую причину своего испуга: у меня просто нет денег. Японские больницы почти такие же дорогие, как и в Штатах. Мой скудный бюджет и так уже лопается по швам. 3 недели в больнице обойдутся дороже, чем целый год на растворимой лапше в дешевых гостиницах. У меня есть американская страховка, но все иностранцы, кого я встречала, как один утверждали, что в Японии она бесполезна. Одному моему знакомому повезло поскользнуться на лестнице и сломать ногу. «Голубой крест»[55] запросил всю документацию из больницы и потребовал, чтобы каждая страница была переведена официальным агентством — за его счет. Если хоть одно слово было пропущено, даже на полях, все документы отсылались обратно. Спустя 1,5 года, потратив 4000 долларов на переводчиков, он наконец сдался. Его совет мне был таков: «Сломаешь ногу — вправляй ее сама, если только у тебя нет японской страховки».
И это не единственная моя проблема. В японских больницах не предусмотрена система кормления и ухода за пациентами. Предполагается, что это будут делать члены семьи, навещающие больного. Нужно ли говорить, что на Сикоку у меня не так уж много родственников!
Мой мозг погружается в сон прежде, чем я успеваю принять решение.
Проснувшись, вижу перед собой металлическую тележку с дюжиной крошечных тарелочек. На каждой — по 2 кусочка суши и аккуратненький гарнир из маринованного имбиря и зеленой пасты васаби. В комнате никого нет. Суши просто божественные. Я ем до тех пор, пока не устаю жевать.
Теперь каждый раз, когда я просыпаюсь, на тележке стоят новые тарелочки. Подозреваю, что это дело рук медсестер, но я пока ни одной не видела. Даже не знаю, кого благодарить. Каждый день мне приносят столько еды, сколько здоровый борец сумо съедает за неделю. Я пишу «спасибо» соевым соусом на пустой тарелке. Когда просыпаюсь, с тарелки мне улыбается рожица.
Иногда я встаю и хожу по комнате. Мне по-прежнему не удается поднять рюкзак — он весит 35 фунтов, но сейчас для меня это все равно что рояль. Я даже не пробовала отжиматься. Как только смогу поднять рюкзак, тут же выпишусь из больницы и буду выздоравливать в дешевой гостинице.
Проходит 2 дня, потом 3 и 4. Мне все это кажется сном — щедрые дары медсестер, врач, который приходит со мной поболтать и рассказывает о тех временах, когда сам был паломником. Я была бы рада расслабиться и потерять счет смене дней и ночей, но знаю, что рано или поздно наступит день, когда придется платить по счетам Наконец заявляю доктору, что завтра мне нужно уезжать.
«Вы не готовы», — спокойно отвечает он. Я киваю и отвожу взгляд.
«Мне это не по карману», — пристыжено говорю я. Слова выходят с трудом, а щеки краснеют от смущения.
«Вы идете по тропе Кобо Даиси, — тихо отвечает доктор. — Так верьте же в него».
Я киваю. Хотелось бы мне иметь хоть сотую долю спокойствия настоятеля Коити. Но я растеряла все, даже яблоко, подаренное его матерью, давным-давно пропало.
«Мне все равно пора», — говорю я. Даже Кобо мог быть упрямым, когда хотел добиться своего.
В ту ночь, очнувшись от крепкого сна, я вижу, что моего рюкзака нет. По прошествии стольких месяцев он стал частью моего тела. Это мой дом, моя безопасность, все то, что есть у меня в этом мире. Без него я чувствую себя голой, даже если одета.
