ожидания.
— Прежде всего я назову Кранмера, архиепископа кентерберийского. Это — ваш верный и надежный друг, на которого вы можете положиться. Он любит вас как королеву и ценит как единомышленницу, которую ниспослал ему Господь, чтобы здесь, при дворе всехристианнейшего и всекровавейшего короля, довести до конца святое дело реформации и пролить свет познания в эту тьму суеверия и поповства.
— Да, вы правы! — задумчиво произнесла королева. — Кранмер — благородный и надежный друг и довольно часто поддерживал меня у короля против булавочных уколов моих врагов, которые хотя и не убивают, но все же покрывают ранами все тело и насмерть истомляют его.
— Защищайте его и тем самым вы защитите самое себя!
— Ну, а кто же еще — мои друзья? — спросила Екатерина.
— Я отдал первенство Кранмеру, но теперь, ваше величество, назову себя вашим вторым другом. Если Кранмер — ваш защитник, то я готов быть вашим псом, и, верьте мне, пока у вас есть такой защитник и такая собака, вы неуязвимы. Кранмер оградит вас от всех камней, лежащих на вашем пути, а я изгрызу всех ваших врагов, таящихся по придорожным кустам и готовых из засады напасть на вас.
— Благодарю вас! Истинно благодарю вас! — искренно произнесла Екатерина. — Ну, а дальше?
— Дальше? — с грустной улыбкой повторил Гейвуд.
— Назовите мне еще моих друзей!
— Ваше величество! — воскликнул шут. — Достаточно и того, если в жизни найдешь двух друзей, на которых можно положиться и верностью которых не руководит корыстолюбие. Вы, может быть, являетесь единственной коронованной особой, которая может похвастать такими друзьями.
— Я — женщина, и много женщин окружает меня и ежедневно клянется мне в неизменной дружбе и преданности. Разве они не достойны имени друзей? — задумчиво спросила Екатерина. — Неужели недостойна его и леди Джейн Дуглас, которую я уже много лет называю своей подругой и которой верю, как родной сестре? Скажите, Гейвуд, скажите хотя вы, о котором говорят как о человеке, знающем все, что происходит при дворе! Скажите, неужели леди Джейн Дуглас — не подруга мне?
Джон Гейвуд вдруг стал серьезен и мрачен и задумчиво потупил взор. Затем он обвел комнату беспокойным взглядом, как бы желая убедиться, не притаился ли где-нибудь соглядатай, и, вплотную подойдя к королеве, прошептал: — Не доверяйте ей! Она — папистка, и Гардинер — ее друг.
— Ах, я подозревала это! — печально прошептала королева.
— Но слушайте, ваше величество! — продолжал шут. — Не обнаруживайте вашего подозрения ни взглядом, ни словом, ни малейшим намеком. Усыпите эту ехидну верою в вашу беспечность, да, да, усыпите ее! Это — ядовитая и опасная змея, которую нельзя дразнить, а не то, прежде чем вы в состоянии будете предвидеть это, она ужалит вас. Будьте всегда добры, всегда доверчивы, всегда приветливы по отношению к ней. Однако о том, что вы не желаете поведать Гардинеру и графу Дугласу, не говорите леди Джейн. О, верьте мне, она напоминает льва в венецианском дворце дожей. Те тайны, которые вы доверяете ей, заносятся в обвинительный акт против вас пред кровавым трибуналом.
Екатерина смеясь покачала головой и сказала:
— Вы слишком преувеличиваете, Гейвуд. Возможно, что религия, которую леди Джейн тайно исповедует, отчуждает ее сердце от меня, но она никогда не будет в состоянии изменить мне или вступить в союз с моими врагами. Нет, нет, мой Джон, вы ошибаетесь. Было бы непростительным легкомыслием поверить вам. О, как плачевен был бы мир, если бы мы никогда не могли довериться даже самым верным и любимым нашим друзьям.
— Да, мир дурен и плачевен, и приходится отчаяться в нем или смотреть на него как на веселую шутку, которой дразнит и манит нас дьявол. Для меня он — вот именно такая шутка, ваше величество! И я сделался королевским шутом именно потому, что это положение по крайней мере дает мне право изливать весь яд презрения на пресмыкающихся и говорить правду тем, у которых вечная ложь словно патока каплет с губ. Мудрецы и поэты — истинные шуты нашего времени, и так как я не чувствую в себе призвания быть королем или духовником, палачом или агнцем Божиим, то я сделался шутом.
— Да, шут — значит эпиграммист, пред колким языком которого трепещет весь двор, — заметила Екатерина.
— Так как я не могу, подобно своему державному повелителю, приказать судить этих преступников, то я караю их жалом своего языка, ваше величество, — промолвил шут. — Ах, повторяю вам, ваше величество, вы будете нуждаться в этом союзнике. Будьте настороже! Сегодня утром я уже слышал первые раскаты грома и в глазах леди Джейн заметил тайные молнии. Не доверяйте ей! Не доверяйте никому здесь, кроме своих друзей — Кранмера и Джона Гейвуда!…
— И вы говорите, что среди всего этого двора, среди всех этих блестящих женщин, этих смелых кавалеров, бедная королева не имеет ни одного истинного друга, ни одной души, которой она может довериться, ни одной руки, на которую может опереться? — почти с упреком спросила Екатерина. — О, подумайте, Гейвуд, сжальтесь над бедной королевой. Припомните! Скажите, неужели только вы двое? Ни одного друга, кроме вас?
Шут взглянул на королеву и глубоко вздохнул. Он, пожалуй, лучше ее самой мог читать в тайниках ее сердца и знать его глубокие раны. Однако он сочувствовал его горю и желал несколько смягчить его.
— Я припомнил, — тихо и печально произнес шут. — У вас есть еще третий друг при этом дворе.
— Ах, еще один друг? — воскликнула Екатерина уже более веселым и звонким голосом. — Назовите мне его, назовите! Вы же видите, что я сгораю от нетерпения услышать его имя.
Джон Гейвуд со странным, не то выжидательным, не то печальным выражением посмотрел на пылающее лицо Екатерины, на миг поник головою на грудь и вздохнул.
— Ну же, Джон, назовите мне третьего друга! — нетерпеливо повторила королева.
— Разве вы не знаете его, ваше величество? — спросил Джон Гейвуд, снова пристально смотря ей прямо в лицо. — Разве вы не знаете его? Это — Томас Сеймур, граф Сэдлей.
Словно солнечный луч скользнул по лицу королевы, и она тихо вскрикнула.
— Солнечные лучи прямо падают на ваше лицо, ваше величество! — печально продолжал Джон Гейвуд. — Берегитесь, как бы они не ослепили вашего ясного взора. Встаньте в тень, ваше величество; вы слышите, идет та, которая могла бы выдать солнечный свет на вашем лице за признаки пожара.
Вслед за тем отворилась дверь, и на пороге комнаты показалась леди Джейн. Она обвела быстрым, испытующим взглядом комнату, и незаметная улыбка мелькнула на ее бледном, красивом лице.
— Ваше величество, — торжественно произнесла она, — все готово! Если вам угодно, можно ехать на прогулку. Принцесса Елизавета ждет вас в аванзале, и ваш обер-шталмейстер уже держит поводья вашего коня.
— А где же обер-камергер? — краснея, спросила Екатерина. — Разве король ничего не поручил ему передать мне?
В этот самый момент вошел граф Дуглас и сказал:
— Его величество приказал передать вам, ваше величество, что вы можете избрать целью своей поездки такой далекий пункт, какой вам будет угоден. Великолепная погода достойна того, чтобы королева наслаждалась ею и вступила в состязание с солнцем.
— О, король всегда был и будет галантнейшим кавалером! — со счастливой улыбкой сказала Екатерина. — В таком случае идемте, Джейн, поедем вместе!
— Простите, ваше величество, — сказала леди Джейн, отступая. — Я не могу сегодня воспользоваться милостивым разрешением сопровождать вас, ваше величество. Сегодня дежурство леди Анны Эттерсвиль.
— Ну, тогда до следующего раза, Джейн! А вы, граф Дуглас, поедете с нами? — пригласила королева.
— Ваше величество, король приказал мне явиться к нему в кабинет.
— Смотрите, пред вами королева, которая покинута всеми своими друзьями! — весело произнесла Екатерина и легким, эластическим шагом направилась через зал к ожидавшему ее двору.
— Здесь что-то происходит, о чем я должен разузнать! — пробормотал Джон Гейвуд, вместе с другими выходя из зала. — Поставлена мышеловка, так как кошки остаются здесь и жадно ждут свою добычу.
Леди Джейн с отцом осталась в салоне. Оба они подошли к окну и стали молча смотреть вниз на двор, где теперь находилась блестящая кавалькада королевы и ее свиты.
