Шестая жена короля Генриха VIII

церемониймейстер.

Это путешествие, которое королю пришлось совершить пешком, далось ему очень нелегко; последнее обстоятельство еще более ожесточило и раздражило его, и из его груди исчез всякий след милосердия к королеве. Ведь из-за Екатерины ему пришлось пройти этот далекий путь к зеленому павильону, и Генрих с жестокой радостью думал о том, какая ужасная кара постигнет Генри Говарда, а также и Екатерину.

Теперь, когда граф Дуглас привел его сюда, Генрих уже не сомневался более в виновности своей супруги. Это уже не было бездоказательным обвинением; здесь доказательство было налицо. Ведь граф Дуглас никогда не рискнул бы вести сюда его, короля, если бы не был уверен в том, что даст здесь ему неопровержимое доказательство.

Герцог Норфольк уже переступил порог Тауэра, а вскоре за ним должен будет последовать туда и его сын.

Эта мысль привела короля в такой неистовый, кровожадный восторг, что он совершенно позабыл о том, что тот же самый меч, который будет занесен над головою Генри Говарда, поразит и его собственную супругу.

Король и Дуглас находились теперь в зеленом зале; Генрих кряхтя и вздыхая оперся о руку графа.

Огромный зал со старинной меблировкой и потускневшим великолепием был очень скупо, и то лишь посередине, освещен двумя восковыми свечами канделябра, принесенного графом Дугласом; остальная часть зала была погружена в глубокий мрак, и благодаря этому взор, казалось, уходил в безграничное пространство.

— Вот та дверь, через которую придет ее величество, — сказал Дуглас и сам испугался громких звуков своего голоса, в огромном пустом зале получившего ужасающую полноту, — а отсюда войдет Генри Говард. О! ему отлично известен этот путь, так как он достаточно часто пробирался по нем ночью, и его нога не запнется ни за какой камень.

— Но зато, может быть, он споткнется на эшафоте, — с ужасным смехом пробормотал король.

— Теперь я позволю себе задать вам, ваше величество, еще один вопрос, — стараясь казаться спокойным, сказал Дуглас, и король вовсе не заподозрил, как бурно забилось сердце графа при этом вопросе. — Достаточно ли вам, ваше величество, будет видеть графа и королеву на их свидании? Или вы желаете слышать несколько нежных слов признаний графа?

— Нет, не несколько, я хочу слышать все, — сказал король. — Пусть граф пропоет свою лебединую песнь, прежде чем потонет в море крови.

— Тогда нам необходимо потушить этот свет и вам, ваше величество, придется довольствоваться тем, что вы услышите виновных, но не увидите их! — сказал граф Дуглас. — В таком случае мы пройдем в этот будуар, который я открыл для этой цели и в котором найдется для вас, ваше величество, кресло. Мы поставим его возле открытой двери, и тогда вы будете иметь возможность расслышать каждое слово нежного шепота влюбленных.

— Но как же в конце концов мы предстанем пред взорами этой влюбленной парочки и каким образом доставим им драматический сюрприз своим присутствием, если мы потушим здесь единственный источник света?

— Ваше величество, как только граф Сэррей войдет сюда, двадцать солдат королевской лейб-стражи займут ту переднюю, через которую пройдет граф, и достаточно одного вашего возгласа, чтобы они вошли в зал со своими факелами. Я также позаботился о том, чтобы у потайной калитки позади дворца стояли наготове две кареты, кучерам которых очень хорошо известны улицы, ведущие к Тауэру.

— Две кареты? — смеясь сказал король. — Ах, Дуглас, как мы жестоки! Бессердечно разлучать нежную парочку в этой поездке, которая будет для них последнею. Ну, может быть, мы вознаградим их за это, дозволив нашей горлице совершить путь, путь на костер вместе с ее голубком. Нет, нет, мы не разлучим их пред смертью. Пусть они вместе сложат свои головы на эшафоте.

Король довольно рассмеялся своей шутке и, опираясь на руку графа, прошел в маленький будуар; там он опустился в кресло возле самых дверей в зеленый зал.

— Теперь необходимо погасить свет; не угодно ли вам, ваше величество, будет молча ожидать событий, которые здесь произойдут?

Граф потушил свечи; все погрузилось в глубокий мрак, и наступила могильная тишина.

Это продолжалось недолго. Послышался ясный шум шагов. Они все более и более приближались. Было слышно, как открылась дверь и снова закрылась и как кто-то тихо на цыпочках прокрался по залу.

— Генри Говард, — шепнул граф Дуглас.

Король едва мог сдержать злорадный крик.

Итак, ненавистный враг был в его власти, был пойман на месте преступления, безвозвратно погиб!

— Джеральдина! — прошептал мужской голос. — Джеральдина!

Этого тихого оклика словно было достаточно, чтобы привлечь в зал влюбленную, так как тотчас же вблизи будуара открылась потайная дверь и совершенно ясно послышались шелест и шум шагов.

— Джеральдина! — повторил граф Сэррей.

— Я здесь, мой Генри! — ответила женщина и с восторженным криком бросилась на звук голоса возлюбленного,

— Королева! — пробормотал Генрих VIII, и против воли его сердце болезненно сжалось.

Он судорожно сжал руки и закусил губы, чтобы сдержать свое клокотавшее дыхание. Он хотел слышать.

Как счастливы были влюбленные! Говард совершенно позабыл, что пришел упрекать королеву за ее долгое молчание; женщина же не думала о том, что в последний раз может видеть своего возлюбленного.

Они были вместе, и этот миг всецело принадлежал им. Что было им до всего света, что было им до того, что им грозила гибель?

Они сидели друг возле друга на диване, находившемся в непосредственной близости от будуара. Они шутили и смеялись, и Говард осушал поцелуями счастливые слезы на глазах своей Джеральдины. Он клялся ей в бесконечной, неизменной любви, а она в благоговейном молчании упивалась его словами.

Король едва мог сдерживать свой гнев.

Сердце графа Дугласа забилось от радостного удовлетворения.

«Счастье, что Джейн не подозревает о нашем присутствии, — подумал он, — а не то она была бы сдержаннее, и слух короля не черпал бы столько яда».

А леди Джейн совершенно не думала в этот миг об отце; едва ли она помнила о том, что в эту ночь гибнет ее ненавистная соперница, королева.

Говард называл ее лишь Джеральдиной, и Джейн совсем позабыла о том, что ее возлюбленный дал это имя вовсе не ей. Однако в конце концов он сам напомнил об этом.

— А знаешь ли, Джеральдина, что я сомневался в тебе? — спросил граф Сэррей, и в его до сих пор веселом голосе зазвучали печальные нотки. — О, я пережил тогда ужасные минуты и в приливе сердечных мук наконец решился пойти к королю и покаяться в любви, снедавшей мое сердце. О, не бойся, я не выдал бы тебя, я отрекся бы от любви, в которой ты так часто и с такой восторженной искренностью клялась мне! Я сделал бы это, чтобы видеть, хватит ли силы и мужества у моей Джеральдины открыто признаться в своей любви, в состоянии ли ее сердце порвать железные оковы, наложенные лживыми законами света, признает ли она своего возлюбленного, готового умереть за нее. Да, Джеральдина, я хотел сделать это, чтобы наконец узнать, какое чувство сильнее в тебе: любовь или гордость, и в состоянии ли ты будешь сохранить равнодушную маску в тот момент, когда смерть будет витать над головою твоего возлюбленного. О Джеральдина, я согласился бы лучше умереть вместе с тобою, чем дальше влачить эту жизнь под игом ненавистного этикета!

— Нет, нет, мы не умрем, — с дрожью в голосе проговорила Джейн. — Боже мой, ведь жизнь так прекрасна, и кто знает, не ждет ли нас счастливая будущность.

— О, если мы умрем, то не будет сомнений в этом счастливом будущем, моя Джеральдина; там, на небесах, не существует разлуки и отречения; там ты будешь моей и между нами не встанет окровавленная фигура твоего супруга.

— Пусть не будет ее между нами и здесь, на земле, — пробормотала Джеральдина. — Убежим, мой милый; убежим отсюда далеко-далеко, где нас не знают, где мы можем сбросить с себя весь этот