Приглашенные приезжали из Кронштадта и Петербурга – кто на лодке, кто в коляске; одни с трудом взбирались по лестницам, бродили по садам, другие кружились перед мраморной террасой, робко отвешивая реверансы и поклоны перед их высочествами.
Перед ужином красивые пажи разносили в золоченных вазах билетики, которые носили тогда имя «Валентин», и с улыбкой предлагали их приглашенным: это тянули жребий, кому с кем сидеть, не заботясь об этикете. Судьба заставила Понятовского сесть по правую руку великой княгини, а по левую руку сидел де ла Мэссельер, атташе французского правительства, за соседним столом сидели графы Потоцкий и Браницкий, красавец Ржевусский и Сапега – все люди с приятной внешностью. Обратясь к ним, Екатерина произнесла вполголоса, указывая им на Понятовского.
– Наступит день, когда я сделаю его вашим королем.
Эта фраза, брошенная с такою легкостью, была принята ими за удачную шутку.
Внезапно в саду вспыхнул фейерверк. Он изображал повозку, влекомую быками, украшенными гирляндами из листьев, сопровождаемую смеющимися вакханками. Пронизанные солнцем Италии голоса пели мелодии Арага – такие трогательные, что мужчины стали умильно посматривать на округлые шейки своих соседок.
Княгиня попросила де ла Массельера, отличного игрока на флейте, исполнить несколько вещиц Рамо, Екатерина сама отнюдь не была музыкальна. У нее совсем не было слуха, и, напевая, она всегда фальшивила. Но Понятовский искренне наслаждался умело исполняемыми пассажами, Его красные каблуки отстукивали в такт ритм манерных гавотов. Тогдашнее общество стало забывать люлли, увлекаясь новой музыкой.
– До чего дойдет искусство, идя таким путем? – воскликнул как-то Дидро. Рамо, Стравинского того времени, смогли оценить только в стране, которая начинала увлекаться искусством балета.
Старый садовник в костюме шарлатана с остроконечной шапкой на голове стал зазывать приглашенных в свой шатер:
– Сударыни, господа! Входите! Я продавец счастья! Проигрышей нет! Входите, мы не берем денег – все даром!
Вельможи, камергеры, фрейлины приблизились к турникетам и стали оспаривать друг у друга цветы, банты и повязки на шпагу, фарфор, веера. Екатерина хотела подарками привлечь к себе сердца всех. Воспользовавшись шумом, великий Князь, напившись токайского, незаметно ускользнул и скрылся в банкетах сада со своей султаншей – Елизаветой Воронцовой.
Едва успели потухнуть фонарики и лакеи собрались ложиться спать, когда в Петербурге с удивлением узнали, что вчерашний триумфатор вместо того, чтобы преследовать побежденных, настаивая на победе, сам снялся с лагеря, сжигая собственные повозки, заклепывая свои пушки перед изумленными глазами солдат, плакавших от горя! Фельдмаршал Апраксин проводил это безумное бегство с дьявольской быстротой. Никто ничего не понимал в этом торопливом отступлении. К несчастью, Екатерина понимала слишком хорошо, в чем дело. Какая непоследовательность, какое неблагоразумие, какое безумие! Неужели ее провели эти иностранцы? Неужели разум запутался во всех этих интригах?
Во что бы то ни стало надо было поговорить с Станиславом еще до рассвета. И некому доверить записку! Ах, да! Ведь ее парикмахер ждал ее, чтобы распустить ее прическу. Она нацарапала несколько строк.
– Приходите, дорогой, немедленно в маленький лесной павильон. Я буду ждать вас до утра.
Но в своих расчетах она забыла про любовницу своего мужа.
Петр и его спутница шатались по лесу Ораниенбаума; оба были навеселе. Деревья непочтительно лезли прямо на его императорское высочество, ветви мешали ему, были направлены против него, как шпаги противников; земля качалась. Петр громко обругал луну, эту толстомордую распутницу, которая ни за что не вылезала из своей дыры! На одном из своих зигзагов он задел случайно прохожего, которого он хриплым голосом обругал целым потоком брани:
– Что это за неуклюжий дурак?
– Портной, – отвечал Понятовский, менявший профессию при каждой встрече. Елизавета, менее пьяная, без труда узнала его, несмотря на переодевание, и решила разбудить потухшую было ревность великого князя.
В тот момент, когда Станислав выходил из павильона, он был схвачен тремя людьми; бывшими в засаде. Его взяли за шиворот и грубо поволокли к морю, равномерный всплеск которого уже доносился до его ушей. Поляк, не испытывая при этом ровно никакого удовольствия, поручил свою душу Богу. Около самой воды солдаты вдруг свернули в другом направлении и фамильярно втолкнули его в какой-то домишко, окруженный соснами. К нему подошел великий князь.
– Вы обладали моей женой?
– Монсиньор, как вы можете…
– Скажите мне правду. Если вы будете со мной откровенны, то все еще может устроиться!
– И все же даже в угоду вашему высочеству я не могу сказать, что делал то, чего я не делал!
– Раз вы упрямитесь, то вы останетесь под арестом вплоть до дальнейших распоряжений.
В течение двух часов Понятовский размышлял, предоставленный собственным думам. Главный следователь тайной канцелярии явился к нему с допросом.
– Мне кажется, сударь, что вы сами понимаете, – заявил пленник, – что и для чести вашего Двора, равно как и для меня самого, важно, чтобы эта комедия кончилась возможно меньшим шумом и чтобы вы выпустили меня отсюда возможно скорее.
На рассвете Понятовского отвезли в Петербург в зеркальной карете.
VII МЕЖДУЦАРСТВИЕ
Петербург всегда находил удовольствие в скандальных историях. Скандал вперемешку с злословием развлекал дворцовых паразитов… В ту эпоху одну из пикантных Куракиных – легкомысленную красавицу с смеющимися глазами – в позе, не оставляющей никакого сомнения, даже у слепого, застал ее любовник, генерал Шувалов. Она как раз дразнила Орлова, известного драчуна и забияку, когда Шувалов нарушил их тет-а-тет. Генерал, пораженный было сперва этой неожиданной фамильярностью, был взбешен выше меры и созвал своих слуг, чтобы поколотить наглеца. Орлов скоро справился с ними, надавав им тумаков и оплеух; вызванных на подмогу остальных слуг он тоже поколотил; молва раздула число избитых им нападавших на него до ста. Считая шишки и потирая ушибы, они, хромая, постарались унести ноги подобру поздорову, оставив соперников лицом к лицу. Гут же на кушетке полулежала Куракина, натягивая на себя свалившуюся было во время борьбы шаль.
Шувалов, веря в силу военной иерархии, имел неосторожность предложить неверной выбирать между ними. Она отдала предпочтение красоте, – и Григорий Орлов, победитель в этой комнатной дуэли, благодаря своей соучастнице, внезапно стал знаменит и вошел в моду.
Как только Екатерина узнала о скандале, она решила посмотреть вблизи на этого героя – сумасшедшего и игрока, запутавшегося в долгах, про которого говорили, что он всегда спит между двумя кроватями, а сидит между двумя бутылками. Екатерина знала, что любовников Куракиной можно было полюбить с закрытыми глазами, а она всегда ценила авантюристов больше, чем самые авантюры. Белокурый забияка заменит ей мрачного поляка, чью болезненную хрупкость еще больше увеличил развращенный и расчетливый Вилльямс. Она часто тайком следила из окон своего дворца за Орловым, видела, как закутанная в плащ красавица Куракина встречалась с ним. Ее желание, подстрекаемое ревнивым любопытством, заставляло ее все сызнова подходить к занавешенным окнам. Истомленная, она как-то призналась служанке в том, что ее мучает, а та сейчас же придумала, как помочь этому горю.
– Если вы поклянетесь мне, что не выдадите себя и меня, то я вам приведу его.
Горничная быстро сбежала по лестнице и встретила Орлова, который возвращался к себе слегка навеселе. Проходя мимо, она задела его как бы невзначай и улыбнулась ему. Он остановился, приласкал ее, поцеловал и рассеянной рукой забрался в ее открытый корсаж. Покраснев, она стала поправлять в смущении свои ленты и кружева и предложила ему следовать за собой к ее госпоже – честной женщине и
