По всей вероятности, граф успел посвятить его в кое-какие подробности из прошлого своей подопечной.
— Мир женщины — любовь, — начал Ратур. — Она должна царствовать в этом мире, и нельзя допускать, чтобы престол, воздвигнутый в ее сердце, пустовал. Неужели вы хотите, чтобы ваше сердце навеки оставалось одиноким, с тех пор как тот неверный покинул вас?
— Я этого не хочу, — ответила Тереза с тем равнодушием, какое так убедительно умела напускать на себя, чтобы пресечь всякую доверительность. — Просто я пока не встретила того, кто показался бы мне достойным занять престол, о котором вы говорите.
— Разумеется, вы жаждете бога, героя! — воскликнул Ратур. — Где вы, однако, найдете такого?
— Вы ошибаетесь! — возразила Тереза. — Мне нужен человек. Но серьезностью и силой характера он должен быть похож на того, кого я прежде любила! Не скрою, найти такого не так легко. Но я буду искать. Кстати, как здоровье нашей знакомой, госпожи Моррель? Ее давно не было у нас, надеюсь, вашей вины в этом нет?
— Помилуйте, мадемуазель! — вскричал Ратур. — Напротив, я испробовал все средства, чтобы убедить ее бывать на людях, тем более у вас! Но она непреклонна.
— Вероятно, она тоже не в силах забыть горячо любимого мужа. Видите, сударь, женские сердца хранят верность прошлому.
— Время — лучший лекарь, — заметил Ратур, — а если это окажется не под силу времени, найдутся смелые, достойные молодые люди, готовые взять эту миссию на себя.
— Не хотите ли вы сказать, что госпожа Моррель…
— …найдет кого-нибудь другого и утешится, — смеясь, закончил Ратур. — И очень возможно, что этим другим окажется наш друг дон Лотарио.
— В самом деле? — спросила Тереза, вновь бросив пристальный взгляд на француза. — С чего это вы взяли?
— Дон Лотарио нанес моей подопечной несколько визитов, к которым, кажется, она отнеслась весьма благосклонно. Что ж, между нами говоря, у этого испанца недурной вкус. Я нахожу госпожу Моррель очаровательной, к тому же, насколько я знаю, у нее довольно крупное состояние.
— Они были бы прекрасной парой, — сказала Тереза, возвращаясь к своему рукоделию.
Что касается визитов дона Лотарио к Валентине, Ратур не покривил душой. Молодой' человек бывал у нее. Он приходил сказать, что написал Эмманюелю Эрбо, но, как ни странно, все еще не получил ответа. Он никогда не задерживался у Валентины более нескольких минут, не желая вызывать подозрения у Ратура. Его визиты никак нельзя было расценить иначе чем визиты вежливости.
В это время вернулся граф Аренберг, и спустя полчаса Ратур заявил, что ему пора уходить. Когда он уже собирался откланяться, слуга доложил о приходе дона Лотарио. По лицу Ратура было видно, что он жаждет остаться, но, поскольку он уже сказал, что должен уходить, ему не оставалось ничего другого, как бегло поздороваться с доном Лотарио и удалиться.
Дон Лотарио выглядел мрачнее обычного. Граф и Тереза встретили его укорами, что он столь редко навещает их. Испанец оправдывался, ссылаясь на свои занятия и необходимость как можно скорее найти свое место в жизни. Выслушав его резоны, граф с улыбкой заметил, что молодые люди иной раз занимаются больше на словах, чем на деле. Похоже, дон Лотарио пропустил намек графа мимо ушей. Во всяком случае, он ничего не ответил Аренбергу.
Волею случая молодой человек остался с Терезой наедине. К графу приехал какой-то друг юности, который просил принять его. Перед уходом Аренберг взял с дона Лотарио слово, что он останется до вечера.
Сперва молодые люди продолжали начатый разговор, но затем возникла пауза, и дон Лотарио никак не мог решить, о чем говорить дальше.
— Вы у нас такой редкий гость, да к тому же я почти лишена возможности побеседовать с вами наедине, — начала Тереза. — Так что даже не знаю, передали вы мой ответ профессору Веделю или нет.
— Разумеется, передал! — ответил дон Лотарио. — На днях он спрашивал, был ли я у вас. Я воспользовался случаем и уверил профессора, что у него нет более оснований тревожиться о вас, поскольку ваше сердце занято теперь другим.
— Ну, уж это слишком! — Тереза строго посмотрела на него. — Если не ошибаюсь, я тогда сказала только, что во мне вновь зародилась надежда, что я, вероятно, вновь смогу полюбить. И ни словом не обмолвилась, что меня заинтересовал какой-то определенный человек.
— Да ведь это одно и то же, — почти с горечью возразил дон Лотарио. — Уже сама возможность предполагает уверенность. Предчувствие любви и есть любовь.
— Может быть, вы и правы, — согласилась Тереза. — Что же ответил профессор?
— Мне показалось, он обрадовался. Сказал, что желает вам счастья. Потом спросил, кто тот счастливец, которому вы отдали свое сердце.
— Прямо так и спросил? — воскликнула Тереза. — Трудно поверить! Да и сам вопрос он мог задать только в том случае, если вы выдали возможное за действительное. Каков же был ваш ответ?
— Я сказал, что среди тех, кто вас окружает, не вижу никого, кто был бы достоин вашей любви. Еще я ответил, что мне, пожалуй, не понять вас, если вы отдадите сердце одному из тех, кто имеет счастье вас видеть.
— Тут вы оказались ближе к истине, — с некоторой долей иронии заметила Тереза. — Теперь сами убедились в своем заблуждении.
— Я высказал лишь собственное мнение, — ответил дон Лотарио, едва справившись с охватившим его волнением. — Тем не менее у вас всегда есть возможность выбрать одного из этих недостойных!
— Ну, довольно об этом, — улыбнулась Тереза. — Какой-то странный получается разговор!
— Не спорю! — ответил дон Лотарио. — Впрочем, было время, когда мы спокойно рассуждали о таких вещах, — я имею в виду время, когда мы встречались в Париже. Тогда вы относились ко мне с большим доверием, нежели теперь!
— С большим доверием? — почти изумленно переспросила Тереза. — Поверьте, дон Лотарио, я нисколько не переменила своего отношения к вам! Больше ли я доверяла вам — не знаю. Почему я должна сделаться с вами другой? Вы всегда были мне близким другом. Вы первый из молодых людей, кого я стала принимать после знакомства с Паулем, с кем я охотно беседовала обо всем. Скажу вам совершенно искренне, мне жаль, что теперь вы бываете у нас так редко!
— Вам и в самом деле жаль этого? — едва ли не с горечью спросил дон Лотарио, и на его лице появилось еще более безучастное выражение.
— Да, я и не думала шутить! Испанец промолчал.
— Мадемуазель Тереза! — начал он спустя некоторое время. — Позвольте и мне сказать. В Париже, как вы сами признали, я был единственным, кого вы принимали. Единственным — что может быть приятнее? Здесь же все иначе. Здесь вас окружает другое общество — общество, которое, может быть, вам ближе, а у меня настолько мало свободного времени, что я действительно не уверен, стоит ли идти туда, где я не нужен.
— Какое тщеславие! — полушутя заметила Тереза. — Что вы, собственно, имеете в виду?
— Берлин — ваш родной город, здесь вы встречаете старых знакомых, — ответил дон Лотарио. — Кроме того, к вам часто приходит господин де Ратур. Скажу откровенно, мне гораздо приятнее беседовать с вами наедине, чем в присутствии посторонних. Сама мысль о том, что я встречу здесь Ратура, удерживает меня от визитов к вам.
— Какая дерзость! — шутливо воскликнула Тереза. — Значит, вы требуете, чтобы мы отказали господину де Ратуру от дома только потому, что вам неугодно встречаться с ним. Разве не так?
— Пожалуй, так, — согласился молодой испанец. — Но именно потому, что я не вправе требовать этого — ведь глупо же! — я избегаю бывать у вас.
— Странный вы человек, дон Лотарио! — заметила Тереза. — А что бы вы сказали, если бы я перестала принимать господина де Ратура и принимала только вас, но при этом поставила бы вам условие не бывать нигде, кроме нас?
— Я немедля принял бы ваше условие и был бы счастлив! — вскричал молодой человек.
