она взяла верх надо мной, над вами — ведь я так сочувствую вам! Я не уеду из Берлина, пока не увижу ее униженной, осыпаемой насмешками!
— Разве такое возможно? — с горечью спросила певица. — Она не оставит этого безумца Лотарио, пока он ей не надоест, а потом прогонит прочь. Во всей истории он единственный, кого можно пожалеть!
— О, я знаю, как отомстить! — воскликнул Ратур. — Она любит дона Лотарио, вне всякого сомнения. Поэтому нельзя допустить, чтобы он ей наскучил. Нужно, чтобы она потеряла его в тот миг, когда будет считать, что он привязан к ней более всего. Это явится для нее самым чувствительным, самым жестоким ударом!
— Но как этого добиться? — спросила Эухения. — Дон Лотарио всей душой любит эту девицу и по своей воле никогда с ней не расстанется.
— Предоставьте это мне! — сказал Ратур. — Давайте заключим союз для достижения общей цели! Клянусь, мы своего добьемся!
— Только мне не хотелось бы навредить дону Лотарио! — проговорила певица, уступая охватившей ее страсти. — Он никогда не обманывал меня, никогда не объяснялся мне в любви. Мне очень жаль его. Не хотелось бы, чтобы он был несчастлив!
— Для него нет большего счастья, чем расстаться с этой кокеткой, — возразил Ратур. — Сделайте первый шаг, мадемуазель! Пусть Тереза не думает, что Лотарио отдал свое сердце ей одной. Напишите ей, что с удовольствием уступаете ей поклонника, который вам надоел. Это уязвит тщеславие нашей кокетки и еще больше привяжет ее к дону Лотарио, ибо она не будет уверена в нем.
На следующий день Тереза получила письмо такого содержания:
«Мадемуазель! Может быть, Вам кажется, что Вы одержали большую победу, вновь заманив в свои сети дона Лотарио. Между тем Вы оказали мне немалую услугу. Дон Лотарио в меру своих сил лишь помогал мне разгонять скуку и уже успел надоесть. С удовольствием уступаю его Вам.
VII. ТАЙНЫЕ ЗАМЫСЛЫ
Хитрый и изворотливый Ратур надеялся по крайней мере на время посеять в душе графа Аренберга недоверие к тем объяснениям, которые тот получил от дона Лотарио, тем более что отношения, сложившиеся между ним, Ратуром, и Аренбергом, не могли не заставить графа усомниться в обвинениях Лотарио против Ратура.
Так и случилось. Душа графа была так же чиста и добра, как душа ребенка, поэтому он не принимал упреков, какими осыпала француза Тереза. У него было много больше причин подозревать дона Лотарио, нежели Ратура.
Отсюда ясно, что, выслушав на следующий день объяснения Терезы, граф встретил их настороженно, чтобы не сказать — недоверчиво. Чем дон Лотарио мог подтвердить свою правоту? Ведь очень может быть, что он обознался и Ратур совсем не тот человек! К тому же, говоря тогда с Терезой, дон Лотарио находился в таком возбуждении, что она с трудом поняла, о чем идет речь.
И вот теперь выяснилось, насколько верен был расчет Ратура, когда он посоветовал певице послать Терезе уже известное нам письмо. В сложившихся обстоятельствах даже это само по себе малозначительное послание сыграло очень важную роль. Оно попало в руки графа, и Тереза прочла его при нем. Выражение лица девушки — удивленное и расстроенное — побудило графа поинтересоваться содержанием письма, и Тереза, обещавшая, как и прежде, ничего от графа не скрывать, протянула ему конверт.
Прочитав, Аренберг покачал головой. Послание говорило не в пользу певицы, показывая ее завистливый и ревнивый нрав. Сомнительной представлялась теперь и искренность дона Лотарио. Он уверял Терезу, что с певицей его связывают чисто дружеские отношения, письмо же убеждало в том, насколько прав был свет, называя молодого испанца ее любовником. В этих условиях граф счел за благо нанести визит Ратуру. Француз, почти не сомневавшийся в подобном исходе, терпеливо ждал у себя дома. Граф выразил ему свое сожаление по поводу случившегося и тут же рассказал, в чем его обвиняет дон Лотарио.
Здесь уж Ратур почувствовал себя в родной стихии. Выслушав обвинения дона Лотарио, он усмехнулся, великодушно согласившись, что молодой испанец мог ошибиться и спутать его с неким преступником, однако сослался на свидетельства целого ряда лиц в Париже, а также на свидетельство госпожи Моррель, которая, к счастью, совсем рядом. Он проводил графа к ней, и под его зорким взглядом, в котором таилась откровенная угроза, молодой женщине не оставалось ничего другого, как подтвердить, что она и ее муж давно знакомы с Ратуром по Парижу.
Затем граф попросил Ратура возобновить свои визиты. Само собой разумеется, заметил он, что с Терезой господин де Ратур видеться не будет. В ответ француз не сказал ничего определенного. Говорить с доном Лотарио Аренберг посчитал излишним. По крайней мере, размышлял он, с этим разговором не следует спешить. Ему казалось, что главное сейчас — оградить Терезу от этого легкомысленного юнца.
Что же до самого дона Лотарио, то все эти дни он хоть и нервничал, однако чувствовал себя скорее счастливым, чем несчастным. Он знал, что Тереза любит его, и эта мысль помогала ему забыть обо всем остальном. Он послал письмо донне Эухении, где сообщал, что недоразумение между ним и Терезой улажено, сожалел, что отныне не сможет видеться с нею, и благодарил за дружеское участие. Это письмо, теплое и искреннее, показалось певице, должно быть, холодным и бессердечным и еще больше восстановило ее против дона Лотарио и ненавистной соперницы.
Молодой испанец написал и графу, подробно объяснив ему все то, о чем довольно бессвязно рассказал Терезе в тот памятный вечер. Он был уверен, что это послание вновь откроет ему двери дома Терезы. С тем большим изумлением прочитал он ответ графа, полученный на следующий день.
Граф писал, что сомневается в справедливости его обвинений против Ратура, которого он, граф Аренберг, столь высоко ценит, тем более что эти обвинения исходят от человека сомнительного происхождения, вдобавок не отличающегося твердостью характера. Если даже допустить, что дон Лотарио прав, нужны веские доказательства, а до тех пор он считает своим долгом не позволять Терезе, которой он, можно сказать, заменил отца, встречаться с легкомысленным юношей.
Письмо графа привело молодого испанца в негодование. Правдивость всегда была в числе первейших его добродетелей, и гордость дона Лотарио была безмерно уязвлена тем, что кто-то осмелился хоть на мгновение усомниться в искренности его слов. Прочитав письмо, он чуть было не послал графу вызов, но быстро одумался и сочинил ответ следующего содержания:
«Господин граф!
Вам угодно сомневаться в правдивости моих слов. Я постараюсь как можно быстрее рассеять Ваши сомнения. Мое происхождение не уступает Вашему, ибо я происхожу из древнего кастильского рода. Со временем, когда я пройду школу жизни, мой характер будет не хуже любого другого, потому что путеводной звездой на моем жизненном пути всегда будут правда и справедливость. Что касается Терезы, до сих пор дружеские чувства и детская привязанность удерживали ее в Вашей власти. Теперь она моя по праву любви и, даю Вам слово, останется моей. Однако в Вашем доме я появлюсь не раньше, чем Вы сами меня об этом попросите.
В иных обстоятельствах граф расценил бы подобное послание как свидетельство большой и благородной души его автора, но теперь воспринял его как ребяческую выходку вспыльчивого юнца и твердо решил оберегать от него Терезу. Однако письмо Терезе показал. Девушка отнеслась к письму по- другому. В каждой строчке перед ней открывалось большое сердце ее возлюбленного — это послание рассеяло часть мучивших ее сомнений и опасений. Впрочем, и она получила от дона Лотарио короткую записку и показала ее графу. Молодой человек опять уверял, что сказал чистую правду, что любит ее, и только ее, и твердо надеется, что Тереза будет ему верна. В заключение он просил ее, уж если он лишен возможности видеться с нею, по крайней мере писать ему.
Ратур задумал вынудить дона Лотарио покинуть Берлин, и по возможности в обстоятельствах, которые не позволят ему вернуться, да еще так опорочить его перед Терезой и графом, чтобы они потеряли всякое к нему доверие. Если этот план увенчается успехом, Ратур спокойно уедет из Берлина вместе с певицей, доверие которой он уже успел завоевать, и заживет беззаботно и беспечно.
Без клеветы здесь было не обойтись, и Ратур пустился во все тяжкие. Вскоре Тереза получила
