Божье. Наверное, Вы правы, говоря, что именно христианская религия благодаря присущей ей терпимости более всего способна цивилизовать этих людей.
Первые недели моего правления оказались весьма неспокойными, и, не будь Мулея, я бы пропал. Однако в конце концов самые большие сложности удалось преодолеть. Оставалось уладить один серьезный вопрос, касающийся раздела Багирми на два государства. Предполагалось, что одно из них станет мусульманским, а второе — на востоке Багирми — останется под моей властью. Во главе первого должен был стать султан, который поддерживал Мулея в борьбе против прежнего тирана Багирми. Таким способом мы намеревались отблагодарить его за помощь. Мне же было важно сохранить за собой государство, состоящее из негров, ибо я не смог бы долго противостоять мусульманской общине в Багирми и Массенья.
Наконец раздел состоялся, и я с большинством негров, захватив с собой часть сокровищ бывшего султана, его стад и прочей собственности, перебрался на восток Багирми, где и устроил свою постоянную резиденцию.
Разумеется, наша деятельность здесь только разворачивается, и мне остается лишь поражаться успехам, которые уже достигнуты. Я начал с того, что на месте бедной деревни, которой предстояло сделаться моей резиденцией, велел возвести добротные дома. Ежедневно на этих работах было занято четыре тысячи негров. Я распорядился проложить дороги в те места, откуда мы получаем все необходимое. Не забыл и о военном обучении населения. Каждый день половина всех работников занимается военным делом, и люди по очереди учатся обращаться с огнестрельным оружием, которого нам очень не хватает. Если бы у нас было его побольше!
Теперь немного о Юдифи и моей матушке. Не могу описать Вам, граф, как я счастлив, имея такую жену! Я уже не мыслю без нее своей жизни! Мне кажется, она справляется со своими общественными обязанностями лучше, чем я — со своими делами. Особенно с тех пор, как ей стала помогать моя матушка. Юдифь можно встретить всюду — в семьях, у постели больных, в окружении работниц. Наблюдать, как ее все обожают, — истинное наслаждение! То же можно сказать о моей матушке. Они не расстаются друг с другом. И как часто матушка в шутку говорит мне, что я не заслуживаю такой жены! Я и сам так думаю, но это нисколько не омрачает моего незаслуженного счастья!
Первое время мы с Юдифью жили отдельно. Большее проявление близости не отвечало бы нашим взглядам на то положение, в каком мы оказались. И перед тем как соединить наши судьбы, Юдифь следовало принять христианство. По счастью, почти в то самое время, как я перебрался в свою теперешнюю резиденцию, к нам прибыл из Абиссинии христианский миссионер. Он познакомил Юдифь и Мулея с христианским учением. После приезда моей матушки Юдифь и Мулей в один день приняли крещение, а наутро состоялось наше бракосочетание. К сожалению, местный климат оказался для миссионера неподходящим, и вскоре ему пришлось опять покинуть нас. Но он обещал мне вернуться.
Итак, теперь я счастливый супруг и не менее счастливый сын. Я правлю добрым, славным народом. Не знаю, чего еще может желать человек на этом свете? Мне по крайней мере желать нечего! Хотелось бы знать, жив ли отец Юдифи? Я поручил навести на этот счет справки в Алжире и Оране. Думаю, однако, что он задохнулся в пещере Дахры.
На этом позвольте проститься с Вами, дорогой граф! И, пожалуйста, не забудьте о просьбах, которые упомянуты в начале моего письма. И еще одно! Не могли бы Вы сообщить мне что-нибудь о Франце д'Эпине? Он всегда был мне самым близким другом. Я почти уверен, что жизнь здесь, у меня, пришлась бы ему по вкусу. Я сам напишу ему. Может быть, он приедет. Правда, ему придется привезти с собой жену.
Я позволю себе передать Вам самые сердечные приветы от матушки и от Юдифи. Нет ли у Вас желания навестить меня? Ваш приезд доставил бы мне большую радость, какая только возможна после прибытия матушки и моей женитьбы на Юдифи.
Этими словами я и хочу закончить свое послание.
XI. СПРАВЕДЛИВОЕ ВОЗМЕЗДИЕ
Еще раз пригласим читателя в ту небольшую, освещенную газовыми светильниками комнату в Пале-Рояле, где мы впервые встретили приехавшего в Париж дона Лотарио. Все здесь оставалось по- прежнему: та же комната и то же общество. Да и время года было тем же самым — стояли первые дни осени.
Вернемся к уже знакомым нам завсегдатаям Пале-Рояля. Люсьен Дебрэ, секретарь министерства, в последнее время заметно постарел и, как утверждают, столкнулся с трудностями по службе. Журналист Бошан остался таким же весельчаком и насмешником. Граф Шато-Рено недавно возвратился из путешествия, чтобы не пропустить начало сезона в Париже. Что касается также присутствовавшего здесь Франца д'Эпине, он сделался еще серьезнее, еще сдержаннее.
— Кого я вижу! Старина д'Эпине! — воскликнул Бошан, фамильярно похлопывая барона по плечу. — Чем на этот раз заняты ваши мысли? Исправлением рода человеческого?
— Увы, Бошан, — ответил д'Эпине, невесело улыбнувшись. — Род человеческий настолько испорчен, что все попытки исправить его бессмысленны.
— Наш старый приятель де Морсер придерживается на сей счет другого мнения, — возразил Бошан. — Он взялся за воспитание целого негритянского народа. Ни много ни мало! У вас нет желания съездить к нему?
— Я как раз думал об этом, когда вы обратились ко мне.
— В самом деле? Забавно! И главное, так похоже на вас! — ответил журналист. — Ведь в Центральной Африке вы еще не бывали, а при вашей любви к путешествиям, которые сулят преодоление всяческих трудностей, такое предприятие было бы совершенно в вашем вкусе!
— Тем более что сам де Морсер написал мне об этом. Приглашает побывать у него и даже обосноваться там надолго.
— Выходит, он вас не забыл! Помнит, что вы большой любитель необычного! Так в чем же дело? Почему бы вам не принять это соблазнительное предложение?
— Есть здесь один момент, который меня удерживает. Морсер настаивает, чтобы я привез с собой жену. А это невозможно.
— Почему? — удивился Бошан. — Разумеется, какая-нибудь графиня, баронесса, признанная красавица с вами не поедет. Да и что им делать среди этих черных детей природы? Женитесь на девице незнатного происхождения! На своей любовнице, например! Есть же у вас любовница?
— Нет, дорогой Бошан, это не для меня!
— Должен сознаться, д'Эпине, вы меня удивили! Не иметь даже любовницы! Вы все еще не можете забыть Валентину?
— Может быть, вы и правы, Бошан.
— Вот это, я понимаю, верность! — вмешался в разговор Дебрэ. — А вам известно, д'Эпине, что еще немного, и Валентина могла бы стать вашей женой?
— До меня доходили какие-то неясные слухи о смерти ее мужа. Но совсем недавно я узнал, что он жив и даже находится в Париже.
— Да, мне говорили то же самое, — поддакнул Дебрэ. — Попробуй разберись во всех этих слухах о судьбе капитана Морреля. Сначала болтали, что его осудили за участие в Булонском деле, потом — что его тайно казнили в тюрьме. Затем прошел слух, что его спутали с неким убийцей, по имени Рабласи, и вынесли смертный приговор, но, поскольку он сошел с ума, поместили в психиатрическую лечебницу. Оттуда он якобы бежал или был похищен. А на днях мне рассказали, что теперь он в Париже, что его оправдали и ему покровительствует некое высокопоставленное лицо. А Валентина все это время была в Берлине…
— …куда ее увез тот самый Рабласи, совершенно верно! — закончил Бошан. — Оказалось, этот убийца воспользовался именем Морреля, чтобы ввести в заблуждение его жену. Дело открылось совсем недавно, и когда негодяя хотели схватить в Берлине, он успел улизнуть. А Валентина вместе с графом Аренбергом, близким другом аббата Лагиде, вернулась в Париж.
— Для меня она, во всяком случае, потеряна! — сказал д'Эпине. — Но раз уж вы упомянули графа Аренберга, мне вспомнился дон Лотарио — тот молодой мексиканец, которого мы встречали здесь. Он бывал тогда в доме графа. Что с ним стало?
— Совершенно случайно узнал, что он опять в Париже. Недавно мне попалось объявление в одной
