выпала честь присутствовать при выборах нового президента, поскольку прежний лишил себя жизни неделю назад.
Нельзя сказать, что обращение лорда к дону Лотарио было выдержано в серьезных или в игривых тонах. Лорд Бильзер сумел подобрать такие слова, которые время от времени заставляли молодого человека улыбнуться, но затем вновь настраивали его на серьезный лад.
За столом начался общий разговор на житейские темы. Говорили о театре, о политике, о скачках, о красивых женщинах. Подобную же беседу дон Лотарио мог бы услышать в любой компании состоятельных англичан, с той лишь разницей, что эти суждения оказались еще более сдержанными и бесстрастными, нежели высказывания рядовых британцев.
— Пойдемте со мной, — сказал наконец лорд Бильзер дону Лотарио, — я покажу вам достопримечательности этого дома. Вы убедитесь, что в смерти мы разбираемся лучше, чем остальные люди — в жизни. Эта дверь ведет в угарную комнату. Она предназначена для тех, кто предпочитает умереть от удушья.
Молодой испанец ожидал увидеть мрачное, зловещее помещение, а очутился в великолепном просторном салоне с коврами, диванами, зеркалами и картинами. В углу стояло несколько жаровен с тлеющими углями, чад от которых уходил через особое отверстие. Стоило только закрыть это отверстие заслонкой, и вся комната наполнялась угаром.
Трудно, пожалуй, вообразить себе более простой и удобный способ самоубийства.
— А вот и вторая комната, — сказал лорд, открывая следующую дверь и показывая молодому человеку новый салон, который, подобно первому и всем последующим, был прекрасно обставлен и ярко освещен. — Она для тех, кто ищет смерти от яда. В том шкафу находятся все известные ныне яды. На каждой склянке обозначено, через какое время яд начинает действовать. Правда, до сих пор не было случая, чтобы кто-то воспользовался этой комнатой, и это вполне естественно. Смерть от яда недостойна мужчины, неэстетична, да и затягивается надолго.
Дон Лотарио послушно следовал за своим спутником, который уже открыл третью комнату.
— Она для тех, кто намерен застрелиться. Это видно по разнообразному огнестрельному оружию — пистолетам и ружьям всех систем, что разложены повсюду. А эта комната для тех, кто решил заколоться, — продолжал лорд. — У нас здесь собраны все виды кинжалов, мечей и игл. Обычно этой комнатой пользуются редко.
Следующий салон был одним из самых любопытных. Он предназначался для тех, кто задумал удавиться. Для этого были предусмотрены все орудия и приспособления: от виселицы высотой пятнадцать футов до петли, куда достаточно сунуть голову.
Еще больший интерес вызвала комната, призванная удовлетворить желания тех, кто решил отправиться в лучший мир посредством воды, — просторный салон с герметически закрывающимися окнами и дверями. Для не умеющих плавать там был устроен большой бассейн. Для владеющих искусством плавания предусматривалось приспособление, позволявшее наполнить салон водой до самого потолка. И наконец, последняя комната, с мраморными ваннами. Ее выбирали те, кто, по примеру Сенеки, намеревался вскрыть себе вены, лежа в ванне.
В заключение этой своеобразной экскурсии лорд Бильзер подвел молодого человека к широкому окну.
— Это окно, — пояснил лорд, — для тех, к кому я питаю весьма мало симпатии. Из него выбрасываются джентльмены, предпочитающие именно так свести счеты с жизнью. Здесь приняты все меры, чтобы, падая, они ударялись о разные выступы и углы и, достигнув земли, наверняка были мертвы. Впрочем, такой смерти обычно избегают.
Дон Лотарио невольно содрогнулся, тем более что лорд говорил все это со спокойной улыбкой, являвшей разительный контраст с предметом разговора.
— А какую смерть предпочли бы вы? — поинтересовался молодой человек.
— Я пока не решил, — ответил лорд. — Склоняюсь больше к трем излюбленным способам лишения себя жизни. Или перережу себе вены — хотя подобный способ представляется мне слишком женственным, — или застрелюсь — что, несомненно, более всего подходит мужчине, — или же повешусь. Скорее всего, выберу последнее, ибо, по слухам, эта смерть — одна из самых приятных. Долгое время в нашем Обществе существовал обычай, чтобы его члены присутствовали при гибели своего собрата. Теперь этот обычай упразднен, поскольку закон запрещает предоставлять самоубийцам свободу действий.
— А разве вы не говорили мне, что каждый должен умереть в этих стенах? — спросил дон Лотарио.
— Совершенно верно, — согласился лорд. — До сего времени не было ни одного исключения.
— Однако меня удивляет, что закон не вмешивается, — заметил молодой человек. — Ведь вполне можно предположить, что нашедшие здесь свою смерть были попросту убиты против своей воли.
— В случае необходимости достаточно нашего свидетельства, — ответил лорд Бильзер. — К нашему Обществу всегда принадлежали достойные джентльмены.
Дон Лотарио молчал. В его мрачном, мизантропическом настроении все увиденное вызывало своеобразный зловещий интерес. Не прервать ли и ему здесь нить своей жизни?
— Вы сказали, что еще никто не убивал себя ядом?
— Никто; и если вам любопытно, могу сообщить соответствующие цифры. Они у меня в голове. Со времени учреждения Общества в него входило, включая нынешних членов, девятьсот десять джентльменов. Большинство из них — триста пять человек — повесились, двести двадцать восемь застрелились, сто сорок семь угорели, восемьдесят семь закололись или перерезали себе горло, пятьдесят девять вскрыли вены, пятьдесят семь утонули и пятнадцать выбросились из окна.
Тем временем наши собеседники вновь очутились в зале. Теперь дон Лотарио по-особому вглядывался в присутствующих. Все они были еще нестарые состоятельные люди, отпрыски лучших семейств страны, некоторые имели заслуги. И всех привело сюда желание уйти из жизни, которая стала им безразлична.
Разговор шел о театре, об Итальянской опере.
— Вам уже довелось слышать донну Эухению Лар-ганд? — спросил молодого человека тучный лорд Уайзборн.
— К сожалению, нет, — ответил дон Лотарио. — Сколько я ни пытался, не смог достать билет. Она действительно так хороша?
— Великолепна, выше всяких похвал — правда, только в трагических ролях, — ответил толстяк. — К другим у нее нет таланта. Впрочем, нужно знать историю ее жизни! Вам известно, кто она?
— Нет, — ответил молодой испанец. — Этого имени я никогда не слышал.
— Собственно, Ларганд — псевдоним, анаграмма ее настоящего имени, — продолжал лорд Уайзборн. — Отец ее был крупным банкиром в Париже, а мать совсем недавно убита там же каким-то авантюристом. Ее зовут Эжени Данглар.
— Данглар? — в ужасе вскричал дон Лотарио, ибо перед глазами у него вновь встала та роковая ночь во всей ее чудовищности. — Тогда ее имя мне знакомо. Я видел, как погибла ее мать. Это одна из самых страшных минут в моей жизни!
Смерть баронессы произвела сенсацию и в Лондоне, хотя бы уже потому, что донна Эухения Ларганд на целую неделю прервала свои выступления. Всем захотелось узнать подробности этого убийства, и дон Лотарио рассказал о том, чему невольно оказался свидетелем.
— А разве убийца не был схвачен? — спросил граф д'Эрнонвиль.
— Насколько мне известно, нет, — ответил лорд Бильзер. — Но совесть покарает его.
— Вы уверены? — вновь спросил граф. — И тем не менее вы так мало цените жизнь?
— Свою — безусловно! — пояснил лорд. — Она принадлежит мне, и я волен делать с ней все, что пожелаю. Я не из тех мечтателей, которые утверждают, что наша жизнь принадлежит обществу. Но жизнь другого для меня — святыня! Она — его собственность, и я не взял бы ее, как не украл бы у него кошелек или что другое!
— Вы правы, совершенно правы! — поддакнул д'Эрнон-виль.
— Надо заметить, что донна Эухения очень красива! — сказал худощавый лорд Каслфорд. — Я уже предлагал, чтобы один из нас влюбился в нее и таким образом пресытился жизнью.
— Почему именно пресытился? — удивился дон Ло-тарио, у которого появился интерес к певице: ведь она — дочь женщины, погибшей у него на глазах. — Разве любовь обязательно делает человека
