Всего трое… Он бы легко справился с ними, пока остальные пятеро приходят в себя. Но не стоило обнажать меча, когда оставалась еще малейшая надежда на иной исход. Хотя надежды, кажется, не было… Разгоряченные погоней северяне, возможно, даже не услышали его. Спешившись, они с двух сторон бежали к нему, и каждый обеими руками сжимал длинный массивный меч.
– Стойте! – в последний раз выкрикнул Николас.
Рукоять меча скользнула ему в ладонь. Сейчас нырнуть под замах первого, всадить ему меч в середину грудной клетки, обратным движением разрубить голову тому, кто сунется следующим…
– Сдохни, исчадие Преисподней! – прохрипел, приближаясь, один из лакнийцев.
Николас вдруг с удивлением заметил, что меч тот держит перед собой, обхватив латными рукавицами лезвие посередине. Крестом, образованным гардой и длинной рукоятью, будто пылающим факелом, готовится сделать выпад ему, Николасу, в лицо. Но долго раздумывать об этом было некогда. Николас развернулся к остальным – они-то мечи держали как полагается…
– Святые угодники! – раздался позади него прерывающийся сиплый тенорок. – Мои глаза лгут мне, или славные сыны Лакнии действительно хотят напасть на императорского посланника?! Опомнитесь, несчастные остолопы!
– Еще двое! – воскликнул воин с «крестом».
Топорик выглядывал из-за лошадиной шеи, глаза его были расширены от страха. Отец Матей напротив – настроен был весьма решительно: с риском для равновесия он воинственно размахивал откупоренным кувшином.
– Священник… – изумленно проговорил кто-то из лакнийцев.
Трое спешившихся опустили мечи. Николас медленно отступал, не выпуская из поля зрения рейтаров: троих прямо против него и еще четверых, успевших подняться с земли и растащить покалеченных лошадей. Один рейтар лежал поодаль, морщился, баюкая обеими руками согнутую в колене ногу. Смертельно бледное его лицо подергивалось, из закушенной губы сочилась кровь, но он не стонал.
– Дуболомы! – постаравшись придать своему голосу начальственную строгость, рявкнул Николас. – Вас для того сюда поставили, чтобы вы нападали на слуг Императора?! В Герлемоне мне говорили, что лакнийцы доблестные воины, но теперь я вижу – все это ложь! Ввосьмером бросаются на священника, безусого мальчишку и государственного служащего – и даже их не в силах одолеть! Поклажа, сброшенная с удирающей лошади, напугала вас больше, чем аркебузира – пушечное дуло неприятеля… – Он сознавал, что говорит уже лишнее, но ничего другого императорский посланник сказать и не мог.
– Я ему сейчас заткну пасть! – Ррейтар без шлема, с окровавленной головой, двинулся было вперед, но его остановили.
– У нас приказ от капитана Балбрака, – неуверенно начал воин с «крестом», – он…
– Балбрак! – завопил отец Матей. – Балбрак Раблл! Этот старый одноглазый пердун еще в строю?! А я- то думал, он давно уже воюет только с пивными кружками! Тащите его сюда, и, может быть, я уговорю господина императорского посланника не сообщать командованию о том бардаке, который он развел в своем гарнизоне!..
Трое с мечами переглянулись и опустились перед Николасом на колени.
При одном взгляде на капитана Балбрака сразу становилось ясно – этот воин, хоть и стар, еще не скоро уйдет на покой. Был он огромен и кряжист, как медведь. Всклокоченная седая борода покрывала нижнюю половину его лица, а верхняя была обожжена и иссечена. На облысевшей голове пятна ожогов и змеистые вздутые шрамы образовывали жуткую мешанину, перебитый во многих местах нос был сильно скошен набок, на месте правого глаза зияла черная дыра, но левый – живой и блестящий – глядел цепко, как у молодого. От капитана горячо пахло дубленой кожей, лошадиным потом и сладковато-терпкой вражьей кровью. Не без внутренней дрожи подавал ему Николас бумагу с печатью.
Балбрак принял бумагу волосатыми лапищами бережно, словно бабочку, склонился над ней и надолго замолчал. Николас тем временем осматривался.
Жилище гарнизонного капитана напоминало нечто среднее между оружейной и трапезной. Большую часть единственной комнаты занимал длинный стол из неоструганных досок, заваленный пустой посудой, среди которой преобладали кружки и кувшины. Еще наличествовали прибитые к полу лавки и простая деревянная лежанка без всяких признаков постели – вот и вся мебель. На бревенчатых стенах поблескивали громадные четырехугольные щиты с императорскими золотыми скипетрами и гербами Лакнии (медведь с оскаленной пастью, вставший на задние лапы), двуручные мечи, топоры с широкими двусторонними лезвиями, наискось – от пола до потолка – перекрещенные длинные пики и тяжеленные шипастые булавы. Окон здесь не было, комнату освещала дюжина масляных светильников, тут и там расставленных на столе. Николас перевел взгляд на капитана.
– Ты на человека смотри! – захлопал Балбрака по плечу неугомонный проповедник. – На человека, а не в бумажку! Господин Николас – во какой! Я в нем по… полностью уверен! Как в себе самом! Он знаешь какой человек?! Спасая мне жизнь прошлой ночью, он дрался как лев, он раскидал толпу из двадцати… нет, тридцати… нет, сорока… Да что там! Полсотни оголтелых язычников он одолел!
Николас торопливо плеснул в кружку отца Матея еще пива.
– Пьяные крестьяне, – сказал он, пока проповедник блаженно булькал, заливая пивом себе грудь. – Их было не больше десятка. Эти грязные твари разбегаются в разные стороны, стоит их хоть немного припугнуть.
Капитан кивнул, не отрывая взгляда от бумаги. Николас с опаской подумал: а, может, он и впрямь обучен грамоте и, дочитав документ, сейчас встанет, усмехнется и скомандует:
– А ну-ка, взять этого самозванца!
Но Балбрак положил бумагу на стол:
– Господин посланник, кажется, ранен?
– Пустяки, – ответил Николас, – царапина, не заслуживающая внимания.
– Мои ребята стреляют хорошо, – прищурил единственный глаз капитан.
