активность, доброжелательность, неустрашимость, сочувствие и понимание задач оппозиции и ненависть к произволу властей. Все эти черты есть у Назара и, особенно, у Наркоши. Им можно доверить конспиративную работу, а через них и другим, не опасаясь за судьбу остальных в случае их ареста. Они не выдадут. Как воздух, нужны нам сейчас такие люди. И они есть, они ищут дела, надо только подать им руку. Эти люди нуждаются в оппозиционном движении не меньше, чем оппозиция в них. Это видно на примере Наркоши.
Пропадает ведь парень. Окончил строительный техникум, работал по специальности. Мог бы учиться дальше, внести свой вклад в «коммунистическое строительство», но в «светлое будущее» уже не верит и вкалывать за моральные стимулы не желает. Мог бы жульничать и халтурить, как водится обычно в строительстве, и жить, так сказать, не хуже людей. Но он из тех, кто брезгует жировать на помойках, из тех, кто задыхается в духоте коммунального быта. Ему нужна перспектива, вера, уверенность в том, что он делает полезное, нужное дело. А этого нет. Официальные посулы и цели давно никого не вдохновляют, удовлетворение же личных интересов, сопряжено с грязью приспособленчества и махинаций. Во что верить? Для чего жить? Ради чего работать? Ни пионерские, ни комсомольские, ни партийные органы не дают Наркоше честного и удовлетворительного ответа на эти вопросы. А без ответа на них теряется интерес и к работе, и к жизни.
Посадили его за наркотики. Нашли в кармане несколько крошек плана. Три крошки — три года, хоть смейся, хоть плачь. И без того жизнь шла наперекос, теперь доламывают. А почему Наркоша соблазнился к наркотикам, а не поступил, например, в оперативный комсомольский отряд? Откуда душевный кризис у молодого человека в условиях развитого, завитого социализма, где вроде бы кризисов давно нету? Что заставляет искать выхода в алкоголе, наркотиках, а не кабинетах партучебы и партийных секретарей? Ни милицию, ни суд, ни законодателя подобные вопросы не волнуют. Наркотики — зло, отсидит и больше не будет, — отечески рассуждает законодатель. А что он потом будет делать? Предполагается, что потом Наркоша будет нормально жить и работать, т. е. здоровье, восстановленное в исправительных лагерях, употребит на благо законодателя, начальника, государства. Да не от того ли он обратился к наркотикам, что не хотел быть рабочей скотиной праздного бюрократа? Неужели будет работать после того, как убедился, что смысла в этой работе еще меньше, что начальство еще отвратительней, чем прежде он думал? Он покорится, если испугается, и тогда потеряет свое лицо, станет такой же козявкой, как и прочие усмиренные обыватели. Или начнет воровать, совершать преступления. И в том и в другом случае человек потерян. Сначала он махнет рукой на все то, к чему стремился, во что верил, потом на него махнут и оседлают. Государство порабощает, заводит человека в тупик. Диссиденты отстаивают ценность человеческой личности, указывают выход из тупика, перспективы, согласующиеся с нравственностью. Государство делает ставку на страх и насилие. Диссиденты стремятся к свободе и справедливости. Государство требует безусловного подчинения. Диссиденты говорят, что у человека помимо обязанностей, есть еще и права. Что выберет такой человек как Наркоша? А что бы выбрали вы, читатель?
До сих пор у Наркоши не было выбора. Был он и крепостная стена. Чах и гнил, как заживо замурованный. Диссиденты показывают, что выход и выбор есть. И в невозможных условиях возможна оппозиция, способная оказать сопротивление, знающая как разрушить стены режима, превратившего страну в тюрьму для свободной личности. Для этого Наркоша будет работать. И страх его уже не остановит, как не останавливает вора, наркомана, любого человека, желания которого сильнее страха. Но вор, наркоман рискует из корысти, личной выгоды — это животные натуры. Мотивы нравственного человека сильнее: он не может быть счастлив среди несчастных, для него не существует личного блага без общего. Если личная выгода сильнее страха, то стремление к общему благу, к свободе и справедливости не запугаешь ничем — ни решеткой, ни костром, ни распятием. Дайте людям веру, что это возможно! Что борьба за свободу не только возможна, но и необходима и выгодна больше, чем материальная нажива, и если думать не только о себе, но и о детях, и о детях детей наших, то надо отказываться от корыстного воровства, алкогольного и наркотического запоя во имя своего и общего освобождения. Не так бы прогрессировало разложение нации в пьянстве и воровстве, если б открылись перед людьми цели и деятельность, альтернативные тому, что навязывается государством. Надо, чтобы все знали, что такие цели сформулированы и деятельность начата. Это сделали диссиденты и в этом исторический урок и заслуга пройденного этапа. Нынешний кризис диссидентства знаменует новый этап, главная задача которого просвещение масс, соединение мыслящей интеллигенции с лучшими представителями из народа. Надо найти Наркошу.
Ценой огромных жертв за два десятилетия активного диссидентства накоплены богатые материалы, разоблачающие режим до гола. О них знают на Западе, пусть же широко узнают и внутри страны.
Нарсуды учат, вбивают в диссидентские головы, что надо делать, так надо же когда-то прислушаться, приговоры за подрыв и ослабление, агитацию и пропаганду, за систематическое распространение — каждый такой приговор — шпаргалка, подсказывающая, что надо делать и чего власти больше всего боятся. Пару экземпляров найдут или тысячу, дома ты держишь или возишь по городам, бросаешь в почтовые ящики — все равно обвинят. Так хоть не обидно сидеть, когда делаешь. Подрывайте и ослабляйте диктатуру партократии, агитируйте и пропагандируйте против насилия и беззакония властей, систематически распространяйте правду о том, что происходит в стране. В этом нам поможет Наркоша — один из тех, кто составит команду обратной связи между интеллигенцией и народом.
О многом мы с ним успели поговорить. Я холодел от того, куда заводит, так сказать, ход моих мыслей. Не дай бог, думаю, узнают об этом — не дадут умереть своей смертью. А Наркоша ничего, кивает большой головой на тонкой шее, мол, само собой — так и надо делать. Спрашиваю: «Отвезешь чемодан с самиздатом?» Отвечает решительно: «Отвезу и отдам куда надо». Ни один мускул не дрогнул.
Драки
Был в этой камере роздых мне наградой за пережитое. Можно и о своем подумать. Никто не досажал, никто не сказал дурного слова. Но разве зэковская камера живет спокойно? Что ни день — приключения. Семен будоражит хохмами и все время сходняки у него, зэковские собрания — это он воровские понятия разжевывает. Перевели его в другую камеру. Не успела дверь за ним закрыться, уже орет откуда-то — вызывает на «решку». «Я по соседству, — кричит, — Зашлите табак, тут курить нечего!» Засылаем с баландой табак. Семен обратно записку. Снова в окно орет, контролер ругается. Везде с ним у ментов хлопоты. Любимая забава у зэков — изводить мента.
После отбоя однажды гляжу: мой сосед под одеялом за нитку дергает.
— Что ты делаешь?
— Мента дразню.
— Как?
— Слышь скрипит?
Смотрю, нитка тянется к двери, оттуда слабенький скрип и жиканье. Закрепляется жевательным хлебом иголка к двери, а за нитку, продетую в ушко, дергают с двух сторон: мой сосед — за один конец, с нар, напротив — за другой. Нитка пилит ушко, получается жиканье, игла скребет железную дверь, слышно поскрипывание. Но звуки такие слабые: что может слышать контролер? Оказывается, дело в акустике. Со стороны коридора эти звуки гораздо сильнее. Контролер явственно слышит скрип и нечто похожее на подпиливание. Что за чертовщина? Контролер торопится на странные звуки. Услышав топот, в камере перестают дергать. Откуда звуки? Контролер заглянет в одни глазок, в другой — везде лежат, все спокойно, почешет за ухом, пойдет в конец коридора. Снова скрип и становится совершенно ясно: что-то подпиливают. Что? Это ЧП, от зэков всего можно ждать! Бежит контролер на звук, сломя голову, чтоб с лета застать. Но опять тишина. Звуки смолкают так же внезапно, как и начинаются. Мой сосед голову под одеяло — спит, не подумаешь. Нитку с иголкой в глазок не увидишь. Бегает контролер вдоль дверей, зыркает в глазки, цыкнет наобум, брякнет ключом с досады, а придраться не к чему, понять ничего не может. Тихо, а скрежет и пиление засели в голове, бродит по коридору, останавливается на каждый шорох. Уже чудятся всякие звуки, а он один в мрачном пустом коридоре, среди батарей бесконечных враждебных дверей. Как ни привыкай, а не по себе — жутковато. Начнет себя жалеть, забудется. Пройдет полчаса и вдруг по натянутым, нервам гулко ударит таинственный скрежет. Мечется контролер полночи, пока зэкам самим не
