покупателя, глядь, у машины два мильтона («Два мента», — говорит Володя): «Откуда ковры?» «У частника купил по дороге». «Зачем сюда привез?» «Я носки хотел купить». Ковры конфисковали, носки обошлись в полтора года. Остальные судимости — издержки профессии: нелегальное изготовление изделий из золота, присвоение металла заказчика и т. п. И так с молодости: тюрьмы, зона, «химия», год-два на свободе и опять тюрьма, зона, «химия». На зоне всего хуже, там работать надо. Но и на зоне устраивался, руки золотые: слесарь-лекальщик, инструментальщик, по-лагерному это значит, точил на заказ всякие левые поделки — перстни, браслеты и т. п. Ментам — за чай, за лишнюю передачу. Зэкам — за деньги. Деньги в трубки и забивают в землю, в укромном месте. Один на зоне не проживешь, надо знать, кого угостить, с кем поделиться. Тогда маленького еврея лишний раз никто не обидит. Однажды отняли у него «грев» — мешок с едой. «Иду к солидным людям, — рассказывает Володя. — Это те, кто не работает, а только в карты играет. Мужики, говорю, почему меня обижают? «Кто?» Да такой-то. «Зови сюда». Я позвал. У того спрашивают: «Он тебе должен?» Нет. «Какой рукой брал? Клади сюда». Куда денешься? Тот руку на тубарь, а ему по пальцам напильником. Все — калека.
— Это раньше были авторитеты, — замечает Сосновский. — Сейчас: все подлецы. Закроешься в котельной, дверь на лом, быстро ешь, чтоб никто не увидел. Так тот, с кем ты ешь, он же тебя и вкладывает. Ему ничего, а с тебя объяснительную: где взял колбасу?
— Да, год от года на зоне хуже, народ гнилее, — соглашается Володя, — Поэтому лучше весь срок здесь просидеть.
Открывается кормушка. Баранову дают извещение о том, что на его лицевой счет переведено 25 рублей. «Жена!» — сияет Володя. Целует квитанцию, долго крутит на свет, как бы удостоверяясь в подлинности. Гордится: «Каждую неделю шлет, чтоб я знал, что она любит и ждет». Действительно, назначение перевода, чисто символическое, т. к. больше 10 руб. в месяц не израсходуешь, не положено. «За что тебя любить? Ты же из тюрьмы не вылезаешь». «Я семью обеспечиваю, она же понимает». «Так у тебя все конфисковывают». «Все? Да-да, — несерьезно соглашается Володя. — Тем лучше, значит, она меня любит платонически». «А ты не ревнуешь?» «Зачем? Она ведь живой человек. Достаточно, что я страдаю, почему она должна страдать? Главное, чтоб аккуратно и мне не было больно».
— Отсижу срок, — продолжает Володя, — и каждый раз говорю себе: «Хватит!» Вот проверну одно дельце, куплю машину, рассчитаюсь с долгами и завяжу. Не везет. Обязательно еще что-нибудь подвернется. Ладно, думаю, это на черный день отложу. Отложил. Ну, теперь тысчонок десять на карманные расходы и баста. И так пока не остановят. Моя беда, что я азартный человек, люблю риск, не могу без дела. Иначе не интересно жить. А сейчас я снова нищий. Сколько денег уйдет, пока сижу? А выйду: долги гасить надо? Машину надо? Придется опять соображать. Но уж на этот раз точно: одно, от силы два верных дельца и точка. Завязываю окончательно.
Мне будет за сорок, здоровье не то, рисковать больше нельзя. Будем жить тихо, спокойно. Надо сына учить.
— Его очередь сидеть?
— Хватит с меня. Мой сынок не будет сидеть. Я из него не просто мастера — виртуоза сделаю. Отдам учиться к классному мастеру, деньги сами к нему потекут. Я почему сижу? Потому что я средний мастер, мне приходится воровать. Известному мастеру воровать не надо — клиенты в очередь записываются, чтобы ему свое золото и деньги отдать. Но сначала я буду учить не золоту, — размечтался Володя. — По камушкам и серебру. Камушки самое надежное, они всегда в цене. Каждые десять лет раза в два дорожают, капитал самый выгодный. И серебро. Известных месторождений хватит лет на 10–20, больше серебра найти не могут. Запасы тают, потребность растет. Цена будет резко повышаться, и, вот увидишь, скоро серебро станет дороже золота. Серебро надо скупать, пусть лежит — на весь век хватит и детям достанется.
За серебро он нынче и угодил. В Москве, в Прибалтике скупал бытовое серебро и отдавал человеку, который его финансировал. Серебро через Афганистан контрабандой уходило в Японию, а оттуда тем же путем коробки с цветастыми платками, которые нарасхват у наших женщин, особенно восточных. Клиентура ресторана «Узбекистан» закупала коробки оптом. Володя скромно оценивает себестоимость платка в 22 рубля, продавали якобы за 23 рубля, т. е. с каждого платка он имел барыш рубль. В коробке 600 платков, значит даже по его скромным расценкам с каждой коробки они выручали 600 рублей. А сколько таких коробок прошло за год регулярной контрабанды — попробуй установи. У организатора операции только официально изъяли полтора миллиона. Реализацию товаров через Афганистан обеспечивал афганец из семьи миллионера, студент московского вуза. Из десятка участников группы Володя, по его словам, отнюдь не самая активная фигура, но и у него по официальному обвинению нажива около ста тысяч. У Сосновского эта цифра вызывала завистливое одобрение: «Молодец, Пузик! — И тут же: — Но у меня больше». Я читал его приговор: ему вменялось, кажется, 32 тысячи рублей. Тоже немало, но ведь никак не больше, чем у Володи. И глазом не моргнул: «Это следователь насчитал, на самом деле 120 тысяч заработал». Ни в чем не уступит. В ущерб себе, но дай прихвастнуть. А ну-ка завтра, спросит следователь: «Какие такие 120 тысяч? Где они? Почему мне не сказал?» Ведь это пахнет новым сроком. Сосновский понимает это прекрасно, но не может допустить, чтобы кто-то в чем-то его превзошел. Чем больше иск, тем больше уважают на зоне. Это престижно. А Сосновский везде стремится производить впечатление крупной, по возможности, самой крупной личности. Не оказался ли он жертвой собственного хвастовства, когда вместо ожидаемой «химии» получил восемь лет строгого режима?
Володя с ним на эту тему не спорил. Наоборот, искренне удивлялся, откуда следователь насчитал у него 96 тысяч? Таких денег у него отродясь не было. Долго упирался. Потом, очевидно, следователь ему объяснил и помимо контрабанды добавил спекуляцию валютой. А валютная 88-я статья — до вышки, и светит Володе никак не меньше десяти лет.
«Случайно завалялись всего несколько монет, — метался по камере Володя. — Какая же это валюта? Нарочно пришил, чтоб по миру меня пустить. Найду хорошего адвоката, надо снять валюту во что бы то ни стало. Иначе конец». Это единственное, что его серьезно расстраивало. И не без оснований. Он репетировал свои контраргументы перед очередным допросом. Ну, нашли несколько монет, где доказательства, что он их скупал или продавал? Ах, главный организатор показывает? Так он валит с больной головы на здоровую, ему вышка грозит, он что хочешь теперь скажет.
«Это он раскололся? Как тебя посадили?» — перебиваю Володю. «Нет, другой. Всех за собой потащил». «Вот гад!» «Почему?» — удивляется Володя. — Делали вместе, и он будет сидеть, а я — как сыр в масле? Несправедливо». «Ты из-за него сидишь, и к нему никаких претензий?» «Конечно, нет. Каждый теперь себя спасает: он — себя, я — себя». «И ты тоже все говоришь, людей сдаешь?» «А как же? У нас это не западло. Никому не интересно лишнее сидеть».
Черт поймет этих торгашей.
Нажива сто тысяч, продолжает Володя, тоже оговор главного обвиняемого, ибо он заинтересован уменьшить сумму собственного иска. Сколько у меня нашли? Ничего не нашли? Так откуда же 100 тысяч? Ах, я участвовал в дележе прибыли? Нет, вы ошиблись, я не участвовал в дележе прибыли! Я получал комиссионные, 10 % стоимости скупленного мной серебра, которое я никогда не знал, где и за сколько реализуется. Поэтому я, вообще, не считаю себя участником контрабандной группы. Я действовал индивидуально. Скупка и продажа бытового серебра — пожалуйста, это я признаю. Обыкновенная спекуляция, максимальный срок — пять лет. «Ну, как, убедительно?» — проверяет на нас силу своих аргументов.
Однако аргументы следователя оказались убедительнее. Володя вынужден был отдать расчетную сумму. Нo поставил условие: если срок будет не больше 10 лет, если дадут свидание с женой и оставят их наедине, без свидетелей. Следователь принял условия, за следователями КГБ прочная репутация: если сказал, то так и будет, зэки их слову верят. В кабинете следователя, когда он вышел, Володя дал жене понять, куда надо пойти, где найти, что принести. На следующий день жена принесла в Лефортово мешочек изумрудов на сумму иска. «Как я переживал, я плакал! Больше всего на свете я люблю изумруды. Я мог часами любоваться на них: такой глубокий цвет, такие волшебные переливы. А как они хороши в хорошей огранке! Всю жизнь я собираю изумруды. Им же цены нет. Знаете, сколько они будут стоить через пять лет? Я бы за них лучше десять лет отсидел, зато бы знал, что выйду не нищий. Но мне грозило 15, а это для моего возраста и подорванного здоровья — крышка. Зачем изумруды, если я умру? Но они, мои любимые камешки, сейчас спасают мне жизнь». Трогательно и логично. Однако на этом ни следователь, ни Володя не успокоились. Володя считал, что десять лет все-таки многовато, годика два надеялся скинуть. Когда
