Глава 4. Лефортово (продолжение)
Изменник Дроздов
Вертикаль и горизонталь. Власть и подвластные. Тюремщики и камерники. Все для меня было ново. Каждый день давал пищу для размышлений как о начальстве и характере власти, так и о людях, с кем столкнула тюрьма. Эта горизонтальная сторона отношений складывалась так непросто, люди выглядят и ведут себя здесь так необычно, что, казалось, я впервые начал узнавать людей.
Дроздов — колоритная фигура. Умен, нахватан. Жил «наверху». Последние пять лет — на самом «низу». И сладкого, и горького в своей жизни хлебнул вдоволь. Казалось бы, должен уметь относиться к людям. А нет — хищный и жадный. Первая реакция — подмять под себя. Он ведь не случайно не поздоровался, когда вошел, и долго ходил большой и хмурый. Персону разыгрывал. С первой минуты следовало трепетать. Не слушать, а слушаться. Я — дикарь, новичок, естественно, отнесся к нему, как к старшему, опытному, многострадальному. Показал мне шелуху на ногах — кожа сохнет от витаминного голода. Зубы сплошь железные, еще во время следствия выпали — нервы. Нагибаться больно — радикулит. Камеру полагалось каждый день протирать. Мы это делали дважды — утром и вечером. И всегда налет тонкой угольно-черной пыли. Откуда? Ни одной щели, все кругом закупорено. Окно задраено и в «наморднике». А пыль откуда-то оседала. Верная чахотка, если не жить в чистоте. Виктор предложил мне протирать пол, а сам все остальное: кровати, которые по-зэковски надо называть «шконарями», столик, окно, умывальник. У человека радикулит — под кроватями я с тряпкой ползал.
Рассказам его внимал, открыв рот. Учился у него и восхищался его знанием уголовного кодекса назубок. Память незаурядная. Я называл любую страницу Кодекса и он наизусть говорил, какие там номера и формулировки статей. Откроешь кодекс — все правильно. Второй раз в жизни встречаю такого. Один был в армии, с исторически яркой фамилией — Шкуро. Тот знал наизусть «12 стульев», «Золотого теленка». И так же его проверяли. Но здесь закон был нужнее, феноменальная память и знания Дроздова оказались весьма кстати. У него — личный учебник «Советское уголовное право. Часть особенная», там кое-что и по моим статьям. Непривычный к сухоте и многозначности юридических формул, я привыкал их понимать благодаря Дроздову.
Но что у него был за тон, что за обращение! То и дело ворчит, раздражается по пустякам, вместо объяснений — нотации, лавина замечаний, упреков и так каждый день. Поначалу терпел, во многом по существу он был прав. Да и он извинялся расшатанностью нервов. Но пришлось-таки осадить. На стене висят «Правила внутреннего распорядка». Написано, что прогулка два часа, а у нас час. Почему? Виктор говорит: «Не может быть, читай внимательнее». Раз пять прочитал — два часа. Он встает со шконки, смотрит, куда я тычу.
— Это для осужденных, а ты кто? Болван!
Да, осечка. Как-то в голову не пришло, что в следственной тюрьме есть и осужденные и что их режим может отличаться. Но, простите, почему болван?
— Еще раз так обзовешь, и я прекращаю отношения.
Он промолчал. В обращении, в разговоре, в игре ли — всегда брал верх. Знал он, действительно, больше меня. А в игре я совсем не ровня. У него были шашки и кости для нардов — зары. Картонная: шашечная доска с обратной стороны аккуратно разлинована карандашом для нардов. И домино. Но в домино мы не играли, оно было для преферанса. К обычному набору добавляется 10 костей — получается нужное количество карт. Чтоб отличить эти десять костей, закрашиваем поперечную прорезь зубным порошком — все кости разные. Эта, например, семерка, эта — восьмерка, эта — дама, туз — надо только запомнить значение каждой костяшки. Сначала я пользовался таблицей, через два дня играешь уже свободно, как настоящими картами. Пуля на пятьдесят занимала полдня. Время за преферансом летит стремительно. Я засыпал с комбинациями в голове. Вот, думаю, завтра я ему покажу. Но, кажется, ни разу так и не выиграл. Проигрывать стал меньше, копейки, но выиграть у Виктора невозможно. В шашки, нарды я еще сопротивлялся, потому он не любил их, а в преферансе Дроздов царил. Очень он не любил проигрывать. Азартны мы оба, но с опытом я стал подозревать, что он иногда передергивает. Точно помню однажды, когда пуля закрывалась в мою пользу и карта шла, Виктор нарочно неправильно положил кости. В таких случаях приходится пересдавать. Впрочем, я чаще ошибался, он всегда меня поправлял, у него ошибок не было, а появляться стали, когда игра пошла серьезней и всегда лишь в критический для него момент. Правда, такие моменты создавалась довольно редко. Играл он превосходно, рассчитывал далеко вперед. Я же играл, как повезет. Никаких, естественно, натуральных денег, только спортивный азарт. Но какой! И какое удовольствие на глазах надзирателей шпариться с утра до вечера в карты, которые строго запрещены. И не в дурака, а в самую денежную игру — преферанс. Контролеры или не догадывались, или придраться нельзя — со стороны ни дать ни взять — домино. На зоне, в Пермском спецлагере, где-нибудь в укромном месте, в баньке Виктор ежедневно коротал время за преферансом. Подобралась своя компания.
— Есть политические? — спрашиваю.
— Есть, конечно, но они в своем кругу. Вообще дружба и всякие разговоры на зоне ни к чему. И среди политических стукачи. Человек там — подлый.
Прямо как Сосновский говорит. Но тот про бытовых уголовников, а этот про государственных и политических. Неужели и там довериться никому нельзя? Сам видно хорош, чувствовалось в нем что-то поганое. Работал в цехе экономистом. Свой кабинет. Договорился с вольным получать деньги, посылки. Что приходит на адрес вольного — половина Дроздову. Каждый день бутерброды с икрой, балычком, колбаской. Показывал руки — гладкие, тонкие пальцы: «Вот, ни одной мозоли. За пять лет весь физический труд — хлеб нарезать». Зашла речь об ужасах карцера, бура: холод, сырость, мыши, вши. Спрашиваю:
— Сидел?
— Один раз, — обнажает в улыбке железные зубы Виктор. Перед большим шмоном (общелагерный обыск) попросили его спрятать фотоаппарат (вот дела — фотоаппарат на зоне!). Обычно его кабинет дотошно не проверяли и спрятал он хорошо. На этот раз будто знали, что здесь — нашли. Наверняка кто-то стукнул. Нет, нельзя ни с кем никаких дел, никому нельзя доверять. Живи один для себя, и тогда все будет правильно. Однако после 15 суток карцера его оставляют экономистом.
— Сказал, чей аппарат?
— Ну что ты! Потому и посадили, что не сказал. Грозили больше, но обошлось.
Странно, что такое ЧП, как фотоаппарат у государственных зэков, так легко для него обошлось. Это же не нож, это для администрации страшнее пулемета. Но я сейчас что-то стал понимать, а тогда но сводил глаз с Дроздова, все принимал за чистую монету.
Судьба его складывалась на редкость удачно. Папа ленинградский партийный босс. Служебная дача в Крыму. Школа с золотой медалью. МИМО — московский институт международных отношений. Для привилегированных. Работал в спецотделе МИДа, какой-то сверхсекретный отдел. Все там, до машинистки, партийные, это обязательно. Высокие моральные требования. Развод или откроется любовница — тут же вылетишь. Никаких посторонних контактов. О случайных знакомствах, беседах — сразу доклад начальнику. Хвастал: обычного паспорта не держал — был красный, в любой момент за рубеж. Дроздов много темнил, ссылался на неразглашение, но давал понять, что его отдел — что-то вроде инспекции советских посольств. Дроздов ездил по разным странам и проверял посольства. Английский знает со школы. После МИМО два года в дипломатической школе. Знать язык — не просто говорить и читать. На его работе язык надо знать в совершенстве, как родной, чтобы англичанин, например, в разговоре не усомнился, что ты англичанин. Так учат в дипломатической школе. И Виктор знал английский. И так же почти знал арабский (турецкий?) — второй основной по институту. Гортанил и правда очень экзотично. Голос вдруг менялся и передо мной будто совсем другой человек: харкает, лает. Неплохо, видно, учи ли. Да он и сам трудяга. В годы учебы не знал ни выходных, ни праздничных. Не то чтобы заставлял себя, а больше самому нравилось заниматься, чем гулять без толку. Образцовый рос мальчик. И на службе, несмотря на молодость, быстро пошел вверх, кажется, до заместителя начальника сектора, у них это важный чин. А какое будущее светило! Все
