46
Поэт обращается к жене. Посвященный ей пассаж (строки 246-292) полезен в структурном отношении как переход к теме дочери. Я однако же смею утверждать, что когда раздавался вверху над нашими головами топот 'родной' Сибил, отчетливый и озлобленный, не все и не всегда бывало так уж 'хорошо'!
47
Жена Джона Шейда, рожденная Ирондель (что происходит не от английского обозначения небольшой долины, богатой железной рудой [iron dell], а от французского слова 'ласточка'). Она была несколькими месяцами старше него. Сколько я понимаю, корни у нее канадские, как и у бабки Шейда по материнской линии (двоюродной сестры дедушки Сибил, коли я не слишком ошибся).
С первых минут знакомства я старался вести себя в отношении жены моего друга с предельной предупредительностью, и с первых же минут она невзлюбила меня и исполнилась подозрений. Позже мне довелось узнать, что, упоминая меня прилюдно, она обзывала меня 'слоновым клещом, ботелым бутом королевских размеров, лемурьей глистой, чудовищным паразитом гения'. Я ей прощаю — ей и всем остальным.
48
Как это похоже на ученого словесника, — подыскивая ласкательное имя, взгромоздить род бабочек на орфическое божество и поместить их поверх неизбежной аллюзии на
Что до ванессы-бабочки, она вновь появится в строках 992-995 (к которым смотри примечание {127}). Шейд говорил, бывало, что старо-английское ее наименование — это 'The Red Admirable' [Красная Восхитительная], а уж потом оно выродилось в 'The Red Admiral' [Красный Адмирал]. Это одна из немногих случайно знакомых мне бабочек. Зембляне зовут ее harvalda [геральдическая], возможно оттого, что легко узнаваемые очертания ее несет герб герцогов Больна. В определенные года, по осени, она довольно часто появлялась в Дворцовых Садах в обществе однодневных ночниц. Мне случалось видеть, как 'красная восхитительная' пирует сочащимися сливами, а однажды — и дохлым кроликом. Весьма шаловливое насекомое. Почти домашний ее экземпляр был последним природным объектом, показанным мне Джоном Шейдом, когда он шел навстречу своей участи (смотри, смотри теперь же мои примечания к строкам 992-995{127}).
В иных из моих заметок я примечаю свифтовский присвист. Я тоже по природе своей склонен к унынию, — беспокойный, брюзгливый и подозрительный человек, хоть и у меня выпадают минуты ветрености и fou rire[41].
49
Джон Шейд и Сибила Ласточкина (смотри примечание к строке 247{47} ) поженились в 1919-ом году, ровно за тридцать лет до того, как король Карл обвенчался с Дизой, герцогиней Больна. С самого начала его правления (1936-1958) представители нации — ловцы лосося, внесоюзные стекольщики, группы военных, встревоженные родственники и в особенности епископ Полюбский, сангвинический и праведный старец, — выбивались из сил в стараниях склонить его к отказу от обильных, но бесплодных наслаждений и к вступлению в брак. Дело шло не о морали, но о престолонаследии. Как и при некоторых его предшественниках, неотесанных, пылавших страстью к мальчикам конунгах из ольховых чащоб, духовенство вежливо игнорировало языческие наклонности молодого холостяка, но желало от него совершения того, что совершил более ранний и еще более несговорчивый Карл: взял себе отпускную ночь и законным образом породил наследника.
Впервые он увидал девятнадцатилетнюю Дизу праздничной ночью 5 июля 1947 года на балу- маскараде в дядюшкином дворце. Она явилась в мужском наряде — мальчик-тиролец с чуть повернутыми вовнутрь коленками, но храбрый и прелестный; после он повез ее и двух двоюродных братьев (чету переодетых цветочницами гвардейцев) кататься по улицам в своем божественном новом авто с откидным верхом — смотреть роскошную иллюминацию по случаю его дня рождения и факельтанцы в парке, и потешные огни, и запрокинутые, побледневшие лица. Почти два года он медлил, но, осаждаемый нечеловечески речистыми советниками, в конце концов уступил. В канун венчания он большую часть ночи провел в молитве, замкнувшись один в холодной громаде Онгавского собора. Чопорные ольховые корольки взирали на него через рубиново-аметистовые окна. Никогда еще не просил он Господа с такою страстью о наставлении и ниспослании силы (смотри далее примечания к строкам 433-435{68} ).
После строки 274 находим в черновике неудавшийся приступ:
Остается лишь пожалеть, что Шейд не последовал этой теме — и не избавил читателя от дальнейших смутительных интимностей.
50
И я имел обыкновение привлекать внимание поэта к идиллической красе аэропланов в вечереющем небе. Кто же мог угадать, что в тот самый день (7 июля), когда Шейд записал эту светящуюся строку (последнюю на двадцать третьей карточке), Градус, он же Дегре, перетек из Копенгагена в Париж, завершив тем самым вторую стадию своего зловещего путешествия! 'Есть и в Аркадии мне удел', — речет Смерть на кладбищенском памятнике.
Деятельность Градуса в Париже была складно спланирована Тенями. Они вполне справедливо
