Хорошо бы пример. Пример.
Над кроватью 'Купанье нимфы'. Приложение к пасхальному номеру «Фотокартинок»: роскошный шедевр, великолепные краски. Как чай до того как налили молока. Похожа на нее с распущенными волосами, только потоньше. За рамку отдано три и шесть. Она сказала: над кроватью будет красиво. Обнаженные нимфы — Греция — а вот и пример — все люди, что тогда жили.
Он перелистал страницы обратно.
— Метемпсихоз, — сказал он, — так это называли древние греки. Они верили, что человек может превратиться в животное или, скажем, в дерево. Что они называли нимфами, например.
Она перестала вдруг помешивать ложечкой. Смотрела прямо перед собой и втягивала воздух округлившимися ноздрями.
— Горелым пахнет, — сказала она. — У тебя там ничего на огне?
— Почка! — возопил он».
Столь же мастерски написан и конец главы, где с черного хода Блум выходит во двор и направляется к уборной. Шляпа — звено в цепи его размышлений. Мысленно Блум слышит колокольчик у Дрейго, парикмахера, хотя парикмахерская находится на Доусон-стрит, гораздо южнее, — и мысленно видит Бойлана с каштановыми блестящими волосами, только что вымывшегося и причесавшегося; у него возникает мысль сходить в баню на Тара-стрит, но вместо этого он отправится на Лейнстер-стрит.
В замечательно выписанной сцене в уборной Блум читает журнальный рассказ «Мастерский удар Мэтчена», и эхо этого рассказа еще не раз отзовется на протяжении романа. В старине Блуме есть что-то от художника, взять хотя бы «танец часов», который он воображает, сидя на теплом стульчаке. «Вечерние часы, девушки в серых газовых платьях. Потом ночные часы: в черном, с кинжалами, в полумасках. Это поэтично: розовое, потом золотое, потом серое, потом черное. И в то же время как в жизни. День, потом ночь.
Он смело оторвал половину премированного рассказа и подтерся ею. Потом поднял брюки, застегнул, надел подтяжки. Потянул на себя кривую шаткую дверь сортира и вышел из полумрака на воздух.
При ярком свете, облегченный и освеженный в членах, он тщательно осмотрел свои черные брюки, их обшлага, колени и за коленями. Во сколько похороны? Надо уточнить по газете».
Башенные часы бьют без четверти девять. Дигнама похоронят в одиннадцать.
ЧАСТЬ II, ГЛАВА 2
Затем, шагая по Камберленд-стрит, Блум читает письмо Марты — сентиментальная пошлость действует на Блума умиротворяюще. Он проходит под железнодорожным мостом. Грохочущий над головой поезд обращает его мысль к бочонкам с пивом, главной статье дублинского экспорта, — как пенящееся море вызывает в уме бредущего по пляжу Стивена видение бочек с портером. «Они плещутся в чашах скал: плеск—плям— плен: пленены в бочках. И, иссякая, речь их стихает. Они льются, журча, широко разливаясь, неся гроздья пены, распускающиеся цветы». Сходная картина льющегося пива рисуется Блуму: «Прибывающий поезд тяжело пролязгал над головой у него, один вагон за другим. В голове стукались бочонки; плескался и переливался мутный портер. Затычки вылетели, полился мощный мутный поток, растекаясь по грязной земле, петляя, образуя озерки и водовороты хмельной влаги и увлекая с собой широколистые цветы ее пены». Это еще одна синхронизация. Следует отметить, что глава кончается словом «цветок»; ее последний абзац, описывающий Блума в ванной, рождает ассоциации с мыслями Стивена об утопленнике. Блум представляет себе «свое туловище и члены, покрытые струйной рябью, невесомо зависшие, слегка увлекаемые вверх, лимонно-желтые; свой пуп, завязь плоти; и видел, как струятся темные спутанные пряди поросли и струятся пряди потока вокруг поникшего отца тысяч, вяло колышущегося цветка». Словом «цветок» и оканчивается глава.
Прочтя письмо Марты, Блум продолжает двигаться по Камберленд-стрит и по пути заходит в католическую церковь. Его мысли сменяют одна другую. Через несколько минут, около четверти одиннадцатого, он идет по Уэстленд-роу в аптеку, чтобы заказать жене лосьон Для рук. Миндальное масло, бензойная настойка и померанцевая вода. Он покупает кусок мыла и говорит, что за лосьоном зайдет позднее, но зайти позабудет. А вот мыло в этой истории станет практически действующим лицом.
Позвольте мне здесь проследить две темы этой главы: мыло и Золотой Кубок Аскота. Мыло — кусок баррингтоновского мыла стоимостью четыре пенса со сладковато-лимонной отдушкой. После бани Блум кладет tob в карман брюк и по дороге на похороны в экипаже вспоминает о нем: «На что-то твердое сел. А, мыло: оно же в заднем кармане. Лучше убрать оттуда. Подожди случая». Случай представится, когда они доберутся до кладбища. Блум выходит. Только теперь он перекладывает мыло в бумажной обертке из брючного кармана во внутренний карман с носовым платком. После похорон, в редакции газеты, он вынимает носовой платок и здесь к теме лимонного запаха подвёрстывается письмо Марты и измена жены. Еще позднее, сразу после полудня, возле музея и библиотеки на Килдер-стрит Блум мельком видит Буяна Бойлана. Почему музей? Из чистого любопытства Блум давно решил исследовать некоторые анатомические детали мраморных богинь. «Соломенная шляпа блеснула на солнце. Рыжие штиблеты. Брюки с манжетами. Так и есть. Так и есть.
Его сердце дрогнуло мягко. Направо. Музей. Богини. Он повернул направо.
А точно? Почти уверен. Не буду смотреть. У меня лицо красное от вина. Что это я? Чересчур помчался. Да, так и есть. Шагом. И не смотреть. Не смотреть. Идти.
Приближаясь к воротам музея размашистым и нетвердым шагом, он поднял глаза. Красивое здание. По проекту сэра Томаса Дина. Он не идет за мной?
Может быть не заметил меня. Солнце ему в глаза.
Его дыхание стало коротким и прерывистым. Быстрей. Прохладные статуи: там спокойствие. Еще минута и я спасен.
Нет, он меня не заметил. После двух. У самых ворот.
Как бьется сердце!
Его зрачки пульсируя неотрывно смотрели на кремовые завитки камня. Сэр Томас Дин был греческая архитектура.
Ищу что-то я.
