Да… Ведь я свою свободу подписываю… Вот… Я кончил. Гонвил, прочти. ГОНВИЛ: (читает про себя)
«Я умираю — яд — сам взял — сам выпил»… Так. ЭДМОНД: Теперь давай; готов я… ГОНВИЛ: Не вправе я удерживать тебя. Вот — пузырек. Он налит зноем сизым, как утро флорентийское… Тут старый и верный яд. В четырнадцатом веке его совали герцогам горячим и пухлым старцам в бархате лиловом. Ложись сюда. Так. Вытянись. Он сладок и действует мгновенно, как любовь. ЭДМОНД: Спасибо, друг мой… Жил я тихо, просто а вот не вынес страха бытия… Спасаюсь я в неведомую область.{5} Давай же мне; скорей… ГОНВИЛ: Эдмонд, послушай, — быть может, есть какая-нибудь тайна, которую желал бы ты до смерти… ЭДМОНД: Я тороплюсь… Не мучь меня… ГОНВИЛ: Так пей же!{6} ЭДМОНД: Прощай. Потом плащом меня накроешь. Та же комната. Прошло всего несколько мгновений.
ЭДМОНД: Смерть… Это — смерть. Вот это — смерть… (Медленно привстает.)
В тумане дрожит пятно румяное… Иначе быть не могло… О чем же я при жизни тревожился? Пятно теперь яснее. Ах! Это ведь пылающий провал камина… Да, — и отблески летают. А там в углу — в громадном смутном кресле,— кто там сидит, чуть тронутый мерцаньем? Тяжелый очерк выпуклого лба; торчащая щетина брови; узел змеиных жил на каменном виске… Да полно! Узнаю! Ведь это… ЧЕЛОВЕК В КРЕСЛЕ:
