Неизбежное.
Алексей Максимович, Алеша, друг мой, мы сейчас с вами выйдем. Приятная утренняя свежесть, голова пройдет, вы меня проводите…
Я немедленно хочу знать. Кто-нибудь умер?
Ведь это же, господа, чудовищно смешно. У меня, идиота, только что было еще полтора года в запасе. Мы бы к тому времени давно были бы в другом городе, в другой стране, на другой планете. Я не понимаю: что это — западня? Почему никто нас загодя не предупредил? Что за гадостные порядки? Что это за ласковые судьи? Ах, сволочи! Нет, вы подумайте! Освободили досрочно{5}… Нет, это… это… Я буду жаловаться! Я…
Успокойтесь, голубчик.
Что — правда?
Нет — только не поднимайте бровей. Вы отлично понимаете, о чем я спрашиваю.
Интересно знать, кому выгодно это попустительство.
Да.
А он как — очень изменился?
Люба, оставь свои идиотские вопросы. Неужели ты не соображаешь, что теперь будет? Нужно бежать, а бежать не на что и некуда. Какая неожиданность!
Расскажите же.
Действительно, что это вы как истукан… Жилы тянете… Ну!
Одним словом… Вчера около полуночи, так, вероятно, в три четверти одиннадцатого… фу, вру… двенадцатого, я шел к себе из кинематографа на вашей площади и, значит, вот тут, в нескольких шагах от вашего дома, по той стороне, — знаете, где киоск, — при свете фонаря, вижу — и не верю глазам — стоит с папироской Барбашин.
У нас на углу! Очаровательно. Ведь мы, Люба, вчера чуть-чуть не пошли тоже: ах, чудная фильма, ах, 'Камера обскура' — лучшая фильма сезона!..{6} Вот бы и ахнуло нас по случаю сезона. Дальше!
Значит, так. Мы в свое время мало встречались, он мог забыть меня… но нет: пронзил взглядом, — знаете, как он умеет, свысока, насмешливо… и я невольно остановился. Поздоровались. Мне было, конечно, любопытно. Что это, говорю, вы так преждевременно вернулись в наши края?
Неужели вы прямо так его и спросили?
Смысл, смысл был таков. Я намямлил, сбил несколько приветственных фраз, а сделать вытяжку из них предоставил ему, конечно. Ничего, произвел. Да, говорит, за отличное поведение и по случаю официальных торжеств меня просили очистить казенную квартиру на полтора года раньше. И смотрит на меня: нагло.
Хорош гусь! А? Что такое, господа? Где мы? На Корсике? Поощрение вендетты?
Ничуть. Что ж, говорю, собираетесь теперь делать? 'Жить, говорит, жить в свое удовольствие', — и со смехом на меня смотрит. А почему, спрашиваю, ты, сударь, шатаешься тут в потемках?.. То есть я это не вслух, но очень выразительно подумал — он, надеюсь, понял. Ну и — расстались на этом.
Вы тоже хороши. Почему не зашли сразу? Я же мог — мало ли что — выйти письмо опустить, что тогда было бы? Потрудились бы позвонить, по крайней мере.
Да, знаете, как-то поздно было… Пускай, думаю, выспятся.
Мне-то не особенно спалось. И теперь я понимаю, почему!
Я еще обратил внимание на то, что от него здорово пахнет духами. В сочетании с его саркастической мрачностью это меня поразило, как нечто едва ли не сатанинское.
Дело ясно. О чем тут разговаривать… Дело совершенно ясно. Я всю полицию на ноги поставлю! Я
