Ибо золотистыми перстами из особой сладостной земли пекаря с кудрявыми крылами их на грани неба испекли. И должно быть легче там и краше, и, пожалуй, мы б пустились вдаль, если б наших книг, собаки нашей и любви нам не было так жаль. Февраль 1928
Писатель. Критик. Издатель.
ПИСАТЕЛЬ: Легко мне на чужбине жить, писать трудненько, — вот в чем штука. Вы морщитесь, я вижу? КРИТИК: Скука. Нет книг. ИЗДАТЕЛЬ: Могу вам одолжить два-три журнала, — цвет изданий московских, — 'Алую Зарю', 'Кряж', 'Маховик'… КРИТИК: Благодарю. Не надо. Тошно мне заране. У музы тамошней губа отвисла, взгляд блуждает тупо, разгульна хочет быть, груба; все было б ничего — да глупо. ИЗДАТЕЛЬ: Однако хвалят. Новизну, и быт, и пафос там находят. Иного — глядь — и переводят. Я знаю книжицу одну… КРИТИК: Какое! Грамотеи эти, Цементов, Молотов, Серпов, сосредоточенно, как дети, рвут крылья у жужжащих слов. Мне их убожество знакомо: был Писарев, была точь-в-точь такая ж серенькая ночь. Добро еще, что пишут дома, — а то какой-нибудь Лидняк, как путешествующий купчик, на мир глядит, и пучит зрак, и ужасается, голубчик: куда бы ни поехал он, в Бордо ли, Токио, — все то же: матросов бронзовые рожи и в переулочке притон. ИЗДАТЕЛЬ: Так вы довольны музой здешней, изгнанницей немолодой? Неужто по сравненью с той она вам кажется — КРИТИК: Безгрешней.